Записка с сюрпризом - Лубенец Светлана - Страница 18

Сергей Раскоряда вышел из бассейна совершенно расстроенным и уничтоженным. Если бы на улице было темно, как в каком-нибудь ноябре, то он обязательно пустил бы скупую мужскую слезу, и наверняка не одну. Но стоял теплый яркий сентябрь, и Раскоряке пришлось изо всех сил сдерживаться. По мере того как Серега приближался к дому, настроение у него мало-помалу улучшалось. Совершенно очевидно, что авария с водопроводом случилась специально ему в наказание за зависть и срыв подтягивания, но поскольку наказание он уже практически перенес, то ему вполне еще может повезти на кроссе. Бегает он, конечно, хуже, чем плавает, но не так уж безнадежно плохо, как некоторые.

По очкам, полученным за стенгазету, седьмой «Д» обставил-таки девятый «А», на что, собственно, и рассчитывал. Наталья Ивановна оказалась права. Все классы пошли по пути наименьшего сопротивления: навырезали картинок из журналов, книг и даже учебников, налепили на листы ватмана и снабдили минимальным количеством подписей. На этом темно-коллажном фоне газета седьмого «Д» свежо пестрела чистыми акварельными красками, а центр ее композиции – мужественную физиономию бойца с гранатой все нашли очень похожей на лицо учителя ОБЖ Николая Васильевича.

У стены с газетами Тася Журавлева и Женя Рудаков так радовались успеху своего класса, что стояли чрезмерно близко друг к другу и даже раза два соприкоснулись плечами. Это отметили стоящая позади них Ира Пенкина и привалившаяся к соседней стене Люба Малинина. Обе девочки, разумеется, не сговариваясь, решили действовать, каждая своим способом.

Для начала Ира подошла к Тасе, когда она освободилась от Джека и восторгов по поводу стенгазеты, и голосом самым ядовитейшим из всех ядовитых заметила ей, что нечестно строить глазки парню, который нравится подруге.

– Ничего я и не строю! – вспыхнула Тася.

– Ага! Покраснела! – прокурорским тоном заметила ей Ира. – А еще говоришь, что не строишь! Именно что строишь! Мало мне было Малининой и… остальных, так тут ты еще!

– Ты все выдумываешь, Ирка! – возмутилась Тася и покраснела еще больше, что называется, окончательно и бесповоротно.

– Ты должна строить глазки Толоконникову, но что-то я не вижу, чтобы ты с ним кокетничала, как тебе полагается! Зачем ты переметнулась на Джека? Специально, чтобы показать, какая ты замечательная и какая я ничтожная, да?

– Ничего я не хочу показать! Я, если хочешь знать, вообще не умею кокетничать и строить глазки!

– Ой! Не могу! Она не умеет! Не смеши меня! Это все девчонки умеют! В общем, так: иди, Таська, и завлекай лучше Толоконникова… по-хорошему… А то…

– А то что?

– Увидишь, что!

– Что ж! Придется посмотреть! – гордо проговорила красная как маков цвет Журавлева и гордо удалилась от подруги, которая, как выяснилось, ее совершенно не понимает.

А подруга, которой казалось, что она все понимает очень даже хорошо, решила перейти к крайним мерам. На следующем же уроке, которым был английский, Ира Пенкина написала Толоконникову записку немудреного содержания: «Я тебя люблю». Она долго думала, подписываться или нет, и решила не подписываться. Надо сначала посмотреть на реакцию Мити, а потом уж и подписываться. А то мало ли что… Она сложила записку аккуратным квадратиком, печатными буквами сверху вывела «Толоконникову» и подала ее сзади сидящей Дятловой. При этом Пенкина сделала очень безразличное лицо, чтобы Ольга подумала, будто она, Ира, всего лишь передаточное звено, а написал записку кто-то с первых парт или, может, и вообще с другого ряда.

Одержимая местью, Ира Пенкина совсем забыла, что на уроке английского языка начинать сводить счеты с Таисией Журавлевой опасно по причине невероятной вредности англичанки Марианны Эдуардовны Кабакчи. Понятно, что вредную училку с такой фамилией, да еще и с пристрастием к одежде светло-зеленых тонов каждый нормальный ученик будет звать Кабачком. Сначала Марианну Кабачком и звали. Учительница по этому поводу так злилась, настолько выходила из себя и писала в дневники такие длинные и пространные замечания, что кто-то в отместку назвал ее Взбесившейся Тыквой. Прозвище, получившееся слишком длинным и неудобным, очень скоро сократилось до Тыквы, но каждый изучающий английский язык знал, что эта Тыква не простая, а Взбесившаяся, и был с ней очень осторожен. Ира Пенкина, страдая от безответной любви, осторожность и бдительность утратила, о чем очень скоро пожалела. Тыква, которая заметила записку уже на третьем перехвате, дождалась, когда она попадет в нужные руки, и металлическим голосом произнесла:

– Толоконников! Читай свою записку вслух и по-английски!

Митя, уже развернувший листок и ознакомившийся с его содержанием, густо покраснел. Если бы в записке было написано что-нибудь другое, он смог бы пролопотать это специально на таком корявом английском, чтобы никто ничего не понял. Но эти слова перевести на английский может каждый школьник – «I Love You»… Толоконников тяжело вздохнул и начал плести что-то несусветно-английское на предмет того, что его просят сдать книги в библиотеку. Ира Пенкина, уже десять раз попрощавшаяся с серьгами, которые мама обещала ей купить и сразу же для них в салоне красоты проколоть в ушах дырочки, если она будет учиться без троек и замечаний, с благодарностью посмотрела на Митю и даже подумала, что за такой самоотверженный поступок его можно полюбить по-настоящему. Но оба они, и Ира, и Митя, недооценили Взбесившуюся Тыкву.

– Или ты неправильно строишь английское предложение, – начала она, встав с места и приближаясь к Толоконникову на опасное расстояние, – или твой адресат безграмотно пишет по-русски.

Митя промедлил всего лишь одну лишнюю секунду перед тем, как убрать записку в карман, но этого оказалось достаточно, чтобы Тыква выхватила ее у него острыми цепкими коготками цвета гнилой вишни. Она пробежала ее глазами и плотоядно улыбнулась тонкими губами такого же гнилостного цвета.

– Я так и думала! I Love You! Угумн! – это самое «угумн», вырвавшееся из вишневого рта учительницы, было так многозначительно и угрожающе, что Пенкина приросла к своему месту и больше уже не помышляла не только о серьгах, но даже и о шоколадке, которая была у нее спрятана дома в ящике письменного стола, подальше от младшей сестры. А Тыква снисходительно оглядела семиклассников и отчеканила: – Минус восемнадцать баллов! «Путевой лист» на стол! Быстро!