Явление хозяев - Резанова Наталья Владимировна - Страница 19

– Если позволишь, дражайшая Петина , – сказал Апиола, – я возьму себе лишь пресловутые клыки, в память о доставленном развлечении, а тушу дарю твоим людям, что так славно помогли мне сегодня.

– Рада твоему решению. Я хочу, чтоб у всех, кто служит мне, сегодня был праздник. Несите кабана на усадьбу, пусть там будет пиршество. А поросят – на поварню, и двух из них сегодня подать на господский стол – я угощаю гостей.

Кругом завопили от радости, так что конь Апиолы прянул на дыбы, и слуге аретийца пришлось его сдерживать.

– Ты столь же добра, госпожа моя, сколь и разумна, – сказал Сальвидиен. Он был искренен. – У многих хозяев рабы годами не пробовали мяса, и уж, конечно, не такого.

– Будь я помоложе, мой Сальвидиен, я бы предпочла услышать «столь добра, сколь прекрасна». Но в мои лета готова удовольствоваться и такой похвалой. Эй, трогай! – обратилась она к вознице. – Мы возвращаемся в Гортины.

– А ведь кабаньи клыки, говорят, в колдовстве применяются. То ли для приворота, то ли для удачи, то ли для неуязвимости, то ли для всего вместе, точно уж не упомню, – сообщил Феникс. – Так что не там искал Евтидем злокозненных гоэтов.

– Почему же не там, – слегка утомленно бросила Петина. – Прокл Апиола сейчас находится в моем доме, к каковому внимание несчастного сутяжника и было приковано.

– А ты, Феникс, просто клад премудрости, – сказал Апиола. – Я-то полагал, что стал всего лишь обладателем охотничьего трофея, а оказывается, что приобрел колдовское орудие. Не подскажешь ли, как ворожить с его помощью?

– На этом ты меня не поймаешь, о богоравный охотник. Вот приедет маг Партенопей, искушенный в делах подобного рода – у него и спрашивай.

Ужин был превосходен, как всегда. В отличие от городской виллы Лоллии Петины, здесь столы окружали ложа, на них можно было раскинуться поудобнее, и, уперев голову на руку, созерцать усеянное звездами черное небо над горами, ибо занавеси, отделявшие столовую от террасы, сейчас были откинуты. В начале ужина Дорион и Кидна услаждали слух собравшихся игрой на флейте и цитре, но затем музицирование как-то само собой сошло на нет. Зато приглушенное расстоянием, доносилось пение с заднего, второго двора, застроенного рабскими бараками. Там шло дозволенное веселье. Кабана жарили прямо на костре, разведенном среди двора в особой яме, и слуги, как те, кто принимал участие в охоте, так и те, кто не имел к травле зверя никакого отношения, расположились вокруг костра, приплясывая и притоптывая, выводили хором какие-то свои полевки. Когда Феникс отрывался от нежной поросятины, он прислушивался к этим звукам, и даже порой отбивал ритм по столу.

Апиола, деликатно кушавший печеных улиток, посматривал на него с усмешкой, каковую поэт пропускал мимо внимания. Он втягивал воздух носом, словно стремился уловить запах жарящегося на открытом огне мяса, и Сальвидиен не сомневался, что поэт лучше чувствовал бы себя на заднем дворе – где хохочут во все горло, едят с рук, обжигаясь и брызгаясь, рыгают, не смущаясь соседей, и лапают податливых девок. Во всяком случае, он сказал:

– А может, я был неправ, госпожа моя, что не поехал с вами в лес – это принесло бы новые впечатления. И вообще, я раздумывал над нашей вчерашней беседе об эпосе, героизме и варварстве. Можно было бы себе представить тризну по какому-нибудь древнему герою, павшему в битве – или на охоте – и описать ее. – Он воодушевился так, что взмахнул руками и задел чашу из цветного мисрийского стекла, которую едва успела подхватить расторопная Кидна. – Пиршество на открытом воздухе, закланные быки и свиньи, кровью своей окропившие… ну, я не знаю… собрание героев… отроки чаши несут – нет, лучше – отроки носят рога с золотистым вином или пенистым медом. Девы поют, ударяя ритмично ногою о землю, воины звоном мечей услаждают богов необорных … играми тешат они… или – играми чтут поминальными славное ратями имя… и в том же духе. И под конец – высокий костер, с которого в светлом дыму уносится в виде орла душа героя.

– В виде орла – это приличествует лишь императорским похоронам, – отозвался Апиола. – Да и не знали в древности таких представлений, как «душа, уносясь в небо с погребального костра».

– Кто может с точностью утверждать, что тогда знали, а что нет?

– Это легко выяснить, – заметила Петина. – Гедда!

Рабыня отделилась от колонны, у которой стояла. Мерцающий свет лампионов придавал ее внешности вид еще более чужеродный всему окружающему, чем обычно.

– Гедда, насколько я помню, обычаи твоего народа близки героической эпохе… или первобытной дикости, что то же самое. Скажи, когда у вас сжигают умерших, куда, по-вашему, отправляется его душа, и в каком виде?

– У нас не сжигают… не сжигали, – поправилась она. – Сжигают у соседних племен. А у нас хоронили, уложив в могиле так, как он лежал младенцем в материнском лоне… чтоб он воскрес, родившись вновь.

На миг Сальвидиену показалось, что голос ее стал чуть менее ровным. Но может быть, на остроту его восприятия повлияла усталость после долгого и суматошного дня, или выпитое вино. А лицо ее, по которому он мог бы что-то прочитать, оставалось в тени. Ну и провались они в преисподнюю, эти героические мертвецы и их порабощенные соплеменницы. Он отпил еще вина, не обращая внимания на очередное «Экое варварство» Феникса.

– Это интересно, – сказал Апиола. – И доказывает, что вера в переселение души распространена шире, чем мы предполагали. Хотя бы и в такой грубой форме. Я слышал, в Хинде из этого учения сделали весьма сложную систему, но, по правде говоря, у меня не достало желания вникать в подробности.

– Вот это редкий случай, когда я полностью согласен с нашим благороднейшим Апиолой. В последние десятилетия мы, вместо того, чтобы искоренять варварское влияние в искусстве, начинаем всячески им увлекаться. Тут недалеко до того, чтоб настолько одичать и потерять представление о правильном и соразмерном, чтоб штаны нацепить и расхаживать, не стесняясь своих сограждан.

– Что ж, Вириат рассказывает, что и в северной Алауде, и в Лоэрге большинство наших доблестных воинов уже щеголяют в штанах, причем постоянно – при тамошнем мерзком климате иначе никак невозможно.

– А я что говорил!

Петина рассмеялась.

– Вышние боги, до чего вы доспорились, друзья мои! От эпических строф до штанов, вот уж поистине, падение в нижние сферы. Похоже, настала пора вольных мужских разговоров, и мое общество будет вас только стеснять. Не сочтите меня неучтивой хозяйкой, но лучше мне оставить вас и удалиться спать. А вы, гости мои, продолжайте наслаждаться ужином.

Легкость, с которой это было произнесено, не могла обмануть Сальвидиена. Он помнил, что сказала ему Петина на дороге. И с какой бы целью она не собиралась пригласить его к себе в покои, заставлять ее ждать действительно было бы пределом неучтивости. Поэтому, вскоре после того, как Петина в сопровождении Гедды и Ликорис покинула трапезную, он сослался на то, что свежий горный воздух нагоняет на него сонливость, и также ушел. Можно было ожидать язвительных комментариев Феникса, но поэт не словно бы не заметил ухода Сальвидиена. Судя по всему, Феникса мучала неразрешимая дилемма: что лучше – удрать на задний двор, где веселье должно было длиться до утра, или продолжить общение с Дорион и Кидной, которые, по уходе госпожи и затухании беседы вновь дружно завели какую-то приторную мелодию.

Вернувшись к себе, Сальвидиен и не подумал ложиться спать (да вовсе и не хотел, если сказать по правде). И был прав. В дверь поскреблись, а затем на пороге появилась Ликорис, и, скромно опустив глаза, сообщила, что госпожа ждет его у себя. Сальвидиен был к этому готов, но все же чуть промедлил. Он все еще не определил, для чего Петина приглашает его к себе. Это женщина бывала и доброй, и язвительно жестокой, а любовь к самым разнообразным жизненным наслаждениям вполне уживалась в ней с деловитостью, достойной добродетельной хозяйственной матроны. В любом случае Сальвидиену не хотелось бы выглядеть самонадеянным. Пока что это ему не пристало. Поэтому он прихватил с собой стилос и дощечки для письма. Даже если Петина позвала его по причине, которая привела бы в негодование Розанчика, лучше пусть все выглядит, как деловой визит юриста к своей патронессе. После этого он двинулся за Ликорис. По пути он заметил, что, хотя таргитанка не виляет бедрами так старательно, как Салампсо, да у нее и бедер почти нет, ее черные косы, бьющиеся по спине, пожалуй, делают походку Ликорис еще зазывнее, а почему так – знают лишь бессмертные боги.