Незабываемая прогулка - Спаркс Николас - Страница 27

Мы плакали вместе на улице в течение долгого времени, просто немного дальше от ее дома. Мы еще плакали, когда Хегберт открыл дверь и увидел наши лица, точно зная, что их тайна раскрыта. Мы плакали, когда мы сказали моей матери позже тем днем, и моя мать прижала нас обоих к груди и рыдала настолько громко, что и служанка и повар хотели вызвать доктора, потому что они подумали, что что-то случилось с моим отцом. В воскресенье Хегберт сделал объявление своим прихожанам, его лицо выражало мучения и опасения, и он нуждался в помощи, чтобы вернуться на свое место даже прежде, чем он успел закончить.

Каждый из прихожан смотрел в тихом недоверии на слова, которые они только что услышали, как будто они ждали изюминки этой ужасной шутки, в которую ни один из них не мог поверить. Тогда внезапно, начались стенания.

Мы сидели с Хегбертом в тот день, в который она сказала мне, и Джейми терпеливо отвечала на мои вопросы. Она не знала, сколько ей осталось, сказала она мне. И не было ничего, что доктора могли бы сделать. Они сказали, что это была редкая форма болезни, именно та, которая не поддавалась лечению. Да, когда учебный год начался, она чувствовала себя прекрасно. Только в прошлые несколько недель, она начала чувствовать прогрессию болезни.

«Это — то, как она прогрессирует», сказала она. «Ты чувствуешь себя прекрасно, и затем, когда твое тело не может продолжать бороться, тебе нехорошо».

Душа свои слезы, я не мог не думать о пьесе.

«Но все те репетиции… те долгие дни… возможно, ты не должны была брать участие».

«Возможно», сказала она, взяв меня за руку и перебивая меня. «Игра в пьесе была тем, что держало меня здоровой так долго».

Позже, она сказала мне, что семь месяцев прошли, с тех пор как она диагностировалась. Доктора дали ей год, возможно меньше.

В эти дни, возможно, все было бы отлично. В эти дни они, возможно, вылечили бы ее.

В эти дни Джейми, вероятно, жила бы. Но это случилось сорок лет назад, и я знал, что это означало.

Только чудо могло спасти ее.

«Почему ты не говорила мне?»

Это был тот вопрос, который я не задал ей, но о котором я думал. Я не спал той ночью, и мои глаза все еще были раздуты. Я пришел от шока к отрицанию, к печали, к гневу, и снова обратно, всю ночь напролет, желая, чтобы этого не происходило, молясь, чтобы все это было только небольшим ужасным кошмаром.

Мы были в ее гостиной комнате на следующий день, день, когда Хегберт сделал объявление в общине. Это было 10 января 1959.

Джейми не выглядела настолько угнетенной, как я думал. Но с другой стороны, она жила с этим уже в течение семи месяцев. Она и Хегберт были единственными, кто знал, и ни один из них не доверил это даже мне. Это причинило мне боль и одновременно напугало.

«Я приняла решение», объясняла она мне, «было бы лучше, если бы я не говорила никому, и я попросила, чтобы мой отец сделал то же самое. Ты видел, какими люди были после службы сегодня. Никто даже не посмотрел мне в глаза. Если бы тебе оставалось жить только несколько месяцев, неужели ты бы не этого хотел?»

Я знал, что она была права, но от этого я не чувствовал себя лучше. Впервые в моей жизни, я был полностью в недоумении.

У меня не было умирающих близких мне людей прежде, по крайней мере, каких я мог вспомнить. Моя бабушка умерла, когда мне было три года, и я ничего не помню ни о ней, ни о службе, которая была на похоронах, ни даже несколько лет после того, как она умерла. Я слышал истории, конечно, и от моего отца и от моего дедушки, но не более того. Это было то же самое как послушать истории, которые я мог бы прочитать в газете о некоторой женщине, которую я никогда действительно не знал. Хотя мой отец брал меня с собой на кладбище, он приносил цветы на ее могилу, но я никогда не имел никаких ощущений, связанные с нею. Я имел чувства только к людям, которые остались после неё.

Никто в моей семье или моем кругу друзей не имел такого опыта. Джейми было семнадцать, ребенок почти ставший женщиной, умирающий, но все еще полон жизни в то же самое время. Я боялся, более чем когда-либо, не только за неё, но и за себя также. Я жил в опасении того, чтобы не сделать ошибку, чтобы не оскорбит ее. Было ли хорошо сердиться в ее присутствии? Было ли хорошо говорить о будущем? Мое опасение сделало трудными мои разговоры с нею, хотя она была терпелива со мной.

Мое опасение, однако, заставило меня понять что-то еще, кое-что, что сделало все это еще хуже. Я понял, что я даже не знал ее, когда она была здорова. Я начал проводить время с нею только несколько месяцев ранее, и я любил ее в течение только восемнадцати дней. Те восемнадцать дней походили на всю мою жизнь, но теперь, когда я смотрел на нее, все, что я мог сделать, было удивление, как долго сможет все это продолжаться.

В понедельник она не пришла в школу, и я так или иначе знал, что она уже никогда не будет ходить школьными коридорами снова. Я никогда не увижу, что она читает Библию одна за ленчем, я никогда не буду видеть ее коричневый жакет в толпе, когда она шла на следующий урок. Она окончила школу навсегда; она никогда не получит диплом.

Я не мог сконцентрироваться ни на чем, в то время когда сидел на уроке, слушая, как один за другим преподаватели говорили нам то, что большинство из нас уже слышало.

Реакция была подобна той, что была в церкви в воскресенье. Девочки плакали, мальчики повесили свои головы, люди говорили истории о ней, как будто она уже умерла. «Что мы можем сделать?», они громко задавались вопросом, и люди обращались ко мне для ответов.

«Я не знаю», это было всем, что я мог сказать.

Я ушел из школы раньше и пошел к Джейми, прогуливая свои занятия после обеда.

Когда я постучал в дверь, Джейми открыла так же, как она всегда это делала, бодро и казалось беззаботно.

«Привет, Лендон», сказала она, «для меня это неожиданность».

Когда она наклонялась поцеловать меня, я поцеловал ей плечо, хотя все это заставляло меня плакать.

«Мой отец не дома прямо сейчас, но если ты хотели бы посидеть на крыльце, то мы можем это сделать».

«Как ты можешь?» спросил я внезапно. «Как ты можешь притворяться, что все в порядке?»

«Я не притворяюсь, что все в порядке, Лендон. Позволь мне надеть пальто, и мы поговорим, хорошо?»

Она улыбалась мне, ожидая ответа, и я, наконец, кивнул, зажав губы. Она протянулась и приласкала мою руку.

«Я скоро буду», сказала она.

Я подошел к стулу и сел, Джейми появилась мгновение спустя. Она надела теплое пальто, перчатки, и шляпу, чтобы не замерзнуть. Северо-восточный ветер прошел, и день не был так холоден, как это было на уик-энде. Тем не менее, ей и этого было много.

«Ты не была в школе сегодня», сказал я.

Она смотрела вниз и кивала. «Я знаю».

«Ты когда-либо будешь ходить в школу?» Даже притом, что я уже знал ответ, я должен был услышать его от нее.

«Нет», она сказала мягко, «не буду».

«Почему? Неужели болезнь настолько прогрессировала?» Я начал плакать, и она наклонилась и взяла мою руку.

«Нет. Сегодня я чувствую себя довольно хорошо. Я просто хочу быть дома по утрам, прежде чем мой отец должен пойти в офис. Я хочу провести с ним так много времени, как смогу».

Прежде, чем я умру, хотела она сказать, но не сказала. Я почувствовал тошноту и не смог ответить.

«Когда доктора впервые сказали нам», продолжала она, «они сказали, что я должна пробовать вести, насколько это возможно, нормальную жизнь. Они сказали, что это будет поддерживать мои силы».

«В этом нет ничего нормального», сказал я горько.

«Я знаю».

«Разве ты не испугана?»

Так или иначе, я ожидал, что она скажет — нет, скажет что-то мудрое, как бы сказал взрослый, или объяснит мне, что мы не можем понять план Бога.

Она отвела взгляд. «Да», наконец, сказала она, «я испугана все время».

«Тогда, почему ты не ведешь себя так?»

«Я веду. Я только делаю это конфиденциально».

«Потому что ты не доверяешь мне?»