Мужей много не бывает - Романова Галина Владимировна - Страница 16

– Подумать только! – вдыхала полной грудью чистый воздух Дашка, выпрыгнув на берег. – Самый центр России – и такое уединение! Я об этом мечтала все последние годы. Жить в дурацком муравейнике под названием Москва – это самоубийство...

Мне показалось, что она ждет моих вопросов, но я промолчала. Мне совершенно не хотелось знать о ней ничего, как, впрочем, и слышать сам звук ее мелодичного голоса. Уткнувшись носом в густую траву, пряно пахнущую мятой, я сделала вид, что дремлю. Дашка, провозившись рядом с десяток минут, тоже затихла, и вскоре до меня донеслось ее ровное сонное дыхание. И тогда я перевернулась на спину, чуть склонила голову набок и принялась без стеснения ее рассматривать, зная, что более удобный момент может и не представиться.

Она воистину была прекрасна. Изумительной чистоты кожа. Высокие скулы. Миндалевидные глаза и копна светло-русых волос. Летнее солнце их немного подретушировало, промелировав отдельные пряди, что только добавило ей первозданного очарования.

Дарья спала на спине, подложив под голову левую руку, а правую слегка откинув в сторону. Длинные загорелые ноги ее были скрещены и чуть согнуты в коленях, и это порождало ощущение того, что она может в любую минуту вскочить и рвануть, не оглядываясь, в непроходимую чащу леса, нависающего над озером.

Я бы многое отдала, чтобы это случилось именно так: чтобы она открыла глаза, вскочила на ноги и убежала через лес, чтобы никогда больше не возвращаться. Это чувство не было рождено одной лишь ревностью, а не ревновать своего мужчину к подобной красавице могла разве что слепая или женщина, равная ей по красоте. Поскольку конкурировать с ней из отдыхающих никто не мог, думаю, что ревновали к Дашке все или почти все, за исключением одной престарелой четы, занятой лишь друг другом.

Нет, своей ревности к ней я не стыдилась. Это было вполне нормальное и здоровое чувство, в отличие от того мелочного и позорного, которое охватило мою душу, когда я увидела своего Незнамова в непривычном для меня обличье в первый день приезда сюда.

А то чувство, испытываемое мной сейчас, когда я ее разглядывала, было очень странным и каким-то нереальным. Оно было сродни обычному страху непонятного происхождения. Сказать, что страх этот был вызван предчувствием чего-то дурного, я не могла, но, зародившись в моей душе, он не исчезал.

Какое-то непонятное смятение вибрировало сейчас во мне. Может быть, оно охватывает каждого, кто смотрит на спящего человека, ожидая, что он вот-вот откроет глаза и выстрелит в тебя вопросом...

– Вдоволь насмотрелась?

Я вздрогнула от неожиданности. Колдовство какое-то, да и только! Стоило мне об этом подумать, как именно так и случилось. Дарья, оказывается, не спала, вполне убедительно притворяясь спящей. И сейчас смотрела на меня с неприкрытой ухмылкой, которая могла означать все, что угодно: от откровенного презрения до любезного снисходительного понимания...

– Да, – не нашлась я сказать что-либо в ответ на ее вопрос.

– И вывод?

– Ты – совершенство!

– Ого! Круто! И что будем делать? – Она повернулась на бок лицом ко мне и уперлась щекой о согнутую в локте руку. – Витка, ответь мне?! Что будем делать с нашей общей проблемой?!

– Она у нас есть? – попыталась я выдавить улыбку, хотя внутри все похолодело (не напрасно все же что-то назойливо жужжало во мне, не напрасно).

– Да, это твой муж. – Дарья пружиной вскочила на ноги и заходила по берегу, красиво выбрасывая ноги. – Я полюбила его с первой минуты. Как только увидела в столовой, так сразу поняла – он будет моим! С этим уже ничего нельзя поделать! Нельзя сделать вид, что ничего не происходит! Нельзя попытаться приказать себе забыть! Этого уже не остановить, это как снежная лавина! Ты видела когда-нибудь снежную лавину, Витка? Нет? А я видела! Это ошеломляющее зрелище...

Я потрясенно молчала, уставившись на носки своих кроссовок, в которые непонятно из какого протеста не стала вдевать шнурки.

Мне нужно было что-то ответить этой восторженной идиотке. Обязательно нужно было что-то сказать. Но я не могла. У меня словно язык отсох. На какое-то мгновение мне даже показалось, что меня парализовало, потому что от жуткой головной боли, мгновенно сковавшей виски, я не могла шевельнуться.

– Что ты молчишь?! – вскричала она, падая передо мной на колени. – Что мы будем делать, Витка?! Что, скажи?! Как мы будем с тобой делить его?! Как будем рвать его на части, отвоевывая каждая для себя место в его сердце?

В ее голосе зазвучали неподдельные слезы, но жалости в моей душе они не вызвали. Впрочем, там сейчас было абсолютно пусто. Абсолютно...

– Уходи, а? – попросила я ее сдавленно. – Я прошу, уходи. И сделай милость, не попадайся мне больше на глаза никогда. А Семена... Семена я тебе не отдам. Он мой муж.

– А вот это мы еще посмотрим, дорогая Витуля! – победоносно провозгласила Дашка, поднимаясь на ноги и почти бегом двинувшись к берегу, где у нас был привязан катамаран. Потом она притормозила на мгновение, обернулась и снова повторила: – Это мы еще посмотрим!!!

Она уплыла, поднимая лопастями катамарана каскад брызг. Как она ухитрялась справляться с ним в одиночку, оставалось для меня загадкой. Да, впрочем, меня этот вопрос не слишком интересовал. Актуальной была другая проблема: как я буду добираться до противоположного берега?

Я встала и пошла, спотыкаясь на каждой кочке. Через двадцать минут я увидела того сердитого рыбака, что не совсем любезно принял наше появление, и решила обратиться к нему за помощью.

– А я что смогу для тебя сделать?! – окрысился он мгновенно, попутно поплевывая на наживку. – Коли вы с той взгальной девкой разругались, на закорках я тебя не понесу, факт! Придется в обход, а это километра два с гаком.

Я уселась рядом с его котомкой и вытянула ноги.

– Устала? – вдруг проявил он сочувствие. – Вы, городские, непривычные. Я вон сюда рыбачить хожу аж за двенадцать километров. И ничего, живой, как видишь. А ты прошлась чуток и все, сморилась. Есть, поди, хочешь? Пошаркай там в рюкзачке, там есть что-нибудь.

Есть я не хотела, но рюкзак его к себе притянула зачем-то. Сверток в промасленной бумаге. Батон белого хлеба, разрезанный вдоль и выстеленный по срезу тонкими ломтями домашней ветчины с чесноком. Три вареных яйца. Спичечный коробок с солью. Четыре свежих огурца, редиска и фляжка с водой.