Родить Минотавра - Шведов Сергей Владимирович - Страница 21

– Ну, ты даёшь, Коля, – засмеялся Резанов. – Где я найду тебе этих обедневших, мы, чай, не Гаити какая-нибудь.

– На Гаити ты их тоже не встретишь, – досадливо отмахнулся Булыгин. – Но, согласись, это ведь парадокс: производство упало вдвое, народ обнищал до полного безобразия, а чиновничий класс процветает.

– Воруют, – вздохнул Резанов. – Взятки берут. – И раньше брали, и раньше воровали, но всё это, брат, была самодеятельность. А тут ведь не десятки, не сотни, не тысячи, тут всё чиновное сословие процветает. Такое возможно только тогда, когда экономическая система работает именно на это их процветание. Схема проста до идиотизма: чиновник берёт госсредства и передаёт их банкиру под небольшой процент, банкир эти деньги пускает в оборот, а чиновник создаёт для этой финансовой операции обстановку наибольшего благоприятствования, используя административный ресурс с целью получения сверхприбыли. И тут уж, сам понимаешь, государственный интерес побоку, интересы промышленности побоку, тут преобладает сословный чиновничий интерес. – Ты хочешь сказать, что Ксения эту самую сверхприбыль не хочет возвращать номенклатуре?

– Я тебе нарисовал идеальную схему, но бывают и не идеальные. Ксению подставили. Люди, которые должны были обеспечить быстрый оборот капитала, решили сыграть на чужого дядю. То есть её банк решили обанкротить. А в этом банке, между прочим, деньги многих промышленных предприятий, средних и мелких предпринимателей. Ксения передёрнула: взяла и пустила рекуновско-дерюгинские деньги по той самой обречённой схеме, а деньги своего банка по схеме прибыльной. По закону её никто ущучить не может, по той простой причине, что банк готов выплатить хоть сейчас и Дерюгинские, то бишь государственные, вклады и Рекуновские, но выплатить с документально зафиксированным процентом, а отнюдь не со сверхприбылью. Она заставила этих ребят за чужой интерес ноги бить, а свой интерес хоронить. Можешь себе представить степень их огорчения? А тут ещё выборы на носу, которые без денег не выиграешь.

– На святое, выходит, покусилась? – На сословную привилегию, – поднял палец вверх Булыгин. – Это, брат, с ее стороны наглость почище большевистской в семнадцатом году. Она всё их нынешнее благосостояние под корень рубит.

– Сволочи, однако, – холодно сказал Резанов.

– То, что сволочи, это ещё полбеды, – вздохнул Булыгин. – Беда в другом: выстроенная под чиновный интерес экономика развиваться не может. Ведь схема, которую я тебя описал, далеко не единственная. Таких схем вагон и маленькая тележка.

А общее у них одно: получение сверхприбыли с помощью административного ресурса. И все эти разговоры о скором росте полный абсурд. Тут либо к плану надо возвращаться с КГБ и партийным контролем, либо чиновную орду усмирять, дабы не мешала свободному перемещению капитала. Только как ты эту орду усмиришь, если вся власть у неё в руках. – Они что же, не понимают, чем для них всё это может кончиться? – Есть, наверное, отдельные особи, которые понимают, и, может быть, этих особей даже немало, но ведь тут корпоративный интерес, Серёжа. Тут ведь интерес орды. Силы мистической. Пока ты ей подчиняешься, ты свой, вздумал огрызнуться – затопчут. – Не будешь возражать, если я твои мысли в статью оформлю? – Оформляй, – пожал плечами Булыгин. – Но на меня, будь добр, не ссылайся. А вообще, Серёжа, не ввязывался бы ты в эту историю, ей богу. Мне не хочется мучится совестью ещё и на твоих похоронах.

– А что, ты уже однажды мучился? – Да нет, – смутился Булыгин. – Это я к тому, что вот и Лёшка Астахов пропал. Может, он вполне здоровёхонек, но сбежал-то неспроста. Он ведь сначала на Паленова работал, а потом к другому дяде переметнулся.

– Ты об этом дяде что-нибудь слышал? – Даже и не скажу тебе, старик, – вздохнул Булыгин. – Астахов тот ещё фрукт. Слушок про него шёл нехороший ещё в годы оны, что вроде как постукивал он в соответствующие органы.

– Быть того не может. – Молодой ты, Серёжа, а Астахов тебя на десять лет старше, а десять лет у нас, это целая эпоха. И то, что тебе кажется диким и подлым, в те годы считалось не то, чтобы благородным, но допустимым и для карьеры полезным. Многие из тех, кто ныне ходит в записных либералах, в тех списках значится. – Так этот дядя из органов, что ли?

– Чёрт его знает. Но уж больно хитро всё поворачивают. Профессионально, я бы сказал. Чувствуется школа беспощадной классовой борьбы.

Элему нравилась эта женщина, а кроме всего прочего его не покидало ощущение, что они встречались с ней и раньше. Знал он эту красивую грудь и эти поразительно глубокие карие глаза. И пока Ирия самозабвенно трудилась над его телом, смывая с него грязь и усталость проведённого в суматохе дня, он, прижмурив от удовольствия глаза, лениво рылся в своей памяти, отыскивая там нечто трудноуловимое и без конца ускользающее, как кусок мыла. Старательная женщина, всё-таки он не ошибся, выбрав именно её из двадцати пяти своих покладистых жён и бесчисленных рабынь. Правда, своих, а точнее Огусовых жён, он познать ещё не успел, потому что уж очень жадной до любовных утех оказалась божественная корова Огеда. Конечно, Элем мог и бы и уклониться от её жарких объятий, поскольку чувствовал себя не очень ловко в её присутствии, но тут решающее слово было за божественным быком Огусом, который не хотел надолго разлучаться со своей Огедой.

Элему даже в голову не приходило противиться божественному быку, но и бык вёл себя по отношению к нему пока вполне благосклонно. В частности, когда тот дремал, утомлённый своей Огедой, Элем вполне мог распоряжаться собой. И эта Ирия была его выбором, а вовсе не выбором Огуса, и как только Элем это осознал, он сразу же припомнил их первую встречу в прекрасном саду одного из красивейших дворцов великого вождя Доху-о-доху. Конечно, если бы Элем знал тогда, что эта женщина не рабыня, а жена вождя, то он никогда бы не осмелился заключить её в свои объятия и не только из любви и преданности к величайшему из живших, но и просто из трусости. Ему никак не улыбалось из-за прихоти бойкой бабёнки закончить свою жизнь в зубах голодных дворцовых леопардов. Кто мог тогда подумать, что простой эбирский барабанщик так высоко вознесётся по лестнице удачи. И сегодня его, Элема, нога топтала усыпанную в честь божественного быка цветами мостовую, и глаза всех эбирцев ласкали именно его тело. А сколько было вокруг женщин, готовых всё отдать за единственный знак его внимания. Даже когда он приказал казнить знатнейших эбирских мужей Изеля и Акеля, никто и взглядом не посмел выразить ему своё неудовольствие. Вообще-то сам Элем ничего против этих знатнейших мужей не имел, но жрец Атемис требовал их казни, поскольку они были ближайшими сподвижниками Фалена, главного оскорбителя божественного быка, кроме того, эти негодяи сеяли в народе смуту, подбивая неразумных к бунту. И это в тот момент, когда бык Огус соблаговолил, наконец, после стольких лет ожидания ступить на землю своего народа, неся с собой счастье и процветание. Атемис, настаивая на казнях, ждал ответа от Божественного быка, но Огус почему-то молчал, и Элем, съёжившись от страха под взглядом верховного жреца, рискнул ответить за него сам. И, судя по всему, с ответом угадал. Во всяком случае, как сказала ему потом Элия, если бы смерть Изеля и Акеля была бы божественному быку не угодна, то Огус нашёл бы способ выразить по этому поводу своё неудовольствие. А то, что бык молчит, означает его полное доверие жрецу Атемису, днём и ночью охраняющему интересы своего господина. Объяснения божественной коровы Огеды вполне устроили Элема и очень понравились верховному жрецу. Атемис преподнёс Элии богатейшее ожерелье из голубых камней, хранившееся в сокровищнице храма. Вся эта история навела Элема на одну простую мысль: он волен распоряжаться собой, как ему заблагорассудится, при этом не следует только раздражать жреца Атемиса и божественную корову Огеду. – Сегодня принесли в жертву ещё пятерых, – тихо сказала Ирия.

Божественный бык в ответ на это известие промолчал, а уж Элему тем более не стоило волноваться по столь пустяковому поводу. Верховный жрец Атемис знает, что делает. Зачем она вообще открыла рот, потревожив тем самым его покой?