Детская любовь(Часть 3 тетралогии Люди доброй воли ) - Ромэн Жюль - Страница 54

В дальнейшем Саммеко показал Гюро бухгалтерские, статистические документы, секретные отчеты, даже некоторые сводки по операциям компенсационной кассы синдиката. Однажды он сказал ему, что рад был бы свести его за обедом с одним молодым и многообещающим юристом, Пьером Лафейлем, который за три года до того написал весьма замечательное докторское сочинение о табачной монополии, а с тех пор работает над большим трудом о постановке нефтяного дела во Франции. "Лучший знаток предмета. К тому же, очень независимый, очень смелый ум, который, боюсь, придет к заключениям, плачевным для нас, нефтепромышленников".

Гюро дал понять Саммеко, что не хотел бы афишировать своего знакомства с ним хотя бы перед одним свидетелем. "Даю вам честное слово, что не скомпрометирую вас. Вот увидите, в каких выражениях я вас познакомлю".

И он его действительно представил юристу добродушным тоном, как главного врага нефтепромышленников.

– Это – враг; но враг лояльный, не избегающий противника и благородно к нам самим обратившийся за некоторыми сведениями.

Затем, повернувшись к Гюро, он сказал ему о Пьере Лафейле:

– Другой враг. Не столь сильный, как вы, покамест, но почти столь же опасный; мечтает об одних только государственных монополиях, под тем предлогом, что является их самым блестящим теоретиком. Более или менее последователь Шарля Жида и заражен социализмом.

Он прибавил смеясь:

– С вами обоими, боюсь я, придется мне сейчас туго. Ну что ж, мне забавно знать, под каким соусом я буду съеден.

Пьер Лафейль, молодой человек с красивым лицом, спокойным голосом, некоторыми чертами юношеского педантизма, не пожелал оказаться в смешной роли лектора. Беседа сначала шла урывками. Мимоходом он приводил те или иные факты, которыми всякий раз подтверждались выводы Саммеко. Затем он напомнил, как возникла фактическая монополия синдиката.

– Принято думать, что этими господами руководило желание все захватить в свои руки. Будем справедливы. Начало было совсем иное. Объединение их было следствием своего рода национальной реакции. Они пожелали защитить французский рынок от американской промышленности, собиравшейся все наводнить и затем диктовать нам какие ей угодно цены. Последовавшее соглашение со Стандарт-Ойл было капитуляцией американцев. Не забудем этого.

Он взвешивал возможность перехода монополии из частных рук в руки государства и формально одобрял, как будто, эту идею. Но, говоря о подробностях, выдвигал – впрочем, лишь вскользь – одни только затруднения, казавшиеся несметными.

Гюро во время беседы и впоследствии раздумывал над вопросом, какую цель преследовал Саммеко, устраивая этот обед втроем. Навязывалось самое простое объяснение. Но некоторые черты делали его мало вероятным.

На протяжении всего этого времени Саммеко в своем обхождении с Гюро выказывал все ту же предупредительность и то же доброе к нему расположение. Казалось, он уже не думал о поразительных предложениях, которые сделал ему 14 октября. В первых числах ноября он первый заговорил о них снова.

– Знаете, я не перестаю думать о нашем заговоре. Я потому еще не возобновлял с вами этой беседы, что хотел в известном направлении обеспечить за собой свободу действий. В основном это дело касается, повторяю, только нас обоих. Это наша тайна. Я сказал, что вы будете сами себе хозяином; что я создам вам неприступное положение. Дело принимает хороший оборот. Я надеюсь, что в следующий раз смогу говорить с вами в окончательной форме.

Следующий раз – это было свидание на улице Буасси д'Англас, в безлюдном баре, после обеда у Шансене. Гюро пришел туда, сделав усилие над собою. Он опять был преисполнен недоверия. Бранил себя за то, что вот уже месяц давал себя оплетать нефтепромышленнику и что уже скомпрометирован, быть может, непоправимым образом. Но то, что оставалось таинственным в поведении Саммеко, оставалось так же заманчивым. Трудно было порвать, не разгадав тайны. "Они от меня добились, чего хотели. Что нужно им еще? Видно, они считают меня очень влиятельным, в настоящем или будущем". Что усердие Саммеко объяснялось только чувством благодарности или желанием с честью отделаться от довольно туманного обещания, – этого Гюро не решался предположить. Ему было больше по душе первое предположение, к тому же более лестное для него.

Опасаясь соглядатаев даже в этот час и в этом пустом баре, Гюро выбрал себе за одной из перегородок особенно укромный уголок, который оставляла в полумраке матовая лампа, свисавшая с потолка и ослеплявшая тех, кто входил. Саммеко не сразу его узнал.

– У вас при этом освещении необычайный профиль… Итак, я к вашим услугам. Слово за вами. Трелар вам мешает?

– Мешает… то есть, в каком смысле?

– Хотите ли вы официально руководить газетой? Или поставить другого человека на это место? Или вы предпочитаете пользоваться опытом Трелара, который, разумеется, будет у вас безоговорочно под началом?

– Вы думаете, он согласится?

– Я в этом уверен.

– Разве… он посвящен в тайну?

– Нимало. Он знает, что должен идти, куда ему велят, или уйти. Вот и все… По-моему, этот вопрос связан с другим.

– А именно?

– Нужно ли обновить физиономию газеты, сменить кожу, послать к чёрту название?

– Кстати сказать, идиотское.

– Вы тоже так думаете?

– "Санкция"! К нему привыкли. Но стоит только подумать немного…!

– Кто выдумал это дурацкое название?

– Льевен, основатель газеты, не знавший французского языка. "Санкция" – это показалось ему энергичным, грозным и неподкупным. В удалом стиле "Непримиримого", этого бедного Рошфора. Надо, впрочем, сказать, что это слово хорошо кричат газетчики или, вернее, могли бы кричать, оттого что… на деле…

– Если мы изменим название, то спокойно можно будет убрать Трелара, не правда ли? В противном случае будет, пожалуй, ловким маневром его сохранить. Иными словами, нужно ли подчеркнуть для публики перемену режима или не нужно? Мне кажется, что нам надо твердо взять тот или иной курс. Впррчем, я в этом деле профан.

– Да нет же. Вы рассуждаете совершенно правильно.