Ботинки, полные горячей водки - Прилепин Захар - Страница 8

Как водится, поначалу собравшиеся за спонтанным столом разговаривали меж собой вдоль и поперек, пытаясь захватить беседой всю компанию разом. Хотя какой, к черту, это был стол – мы выпивали, расположившись прямо на земле, примяв первую, еле слышную весеннюю травку. Рядом грузили состав с горючим, и было достаточно одного выстрела, чтобы вознести на воздух целую цистерну, а то и несколько цистерн, спалив заодно многих людей в камуфляже. Стрелять можно было откуда угодно, со всех четырех сторон: иногда я тоскливо смотрел то налево, то направо, видя брошенные, с пустыми окнами дома, – три дня назад вон из той трехэтажки в нашу группу дал очередь юный чеченский пацан, я отчетливо его видел. Он ни в кого не попал, хотя мог бы.

Сорвав глотки, пытаясь перекричать и перешутить друг друга между первых пяти стаканов, мы немного сбавили обороты, и каждый стал разговаривать с ближайшим соседом – так куда удобнее: стрельнул огонька, а то и сигарету у того, кто рядом сидит, и сразу разговор завязывается, легкий, хриплый и мужской.

– А не страшно убивать, – сказал мне мой сосед, обросший серой бородой, глаза – непромытые, форма серая и даже, казалось, скользкая от пыли.

Я и не спрашивал его об этом, и разговоров таких не люблю, потому лишь еле кивнул головой, так, чтоб кивок мой понять можно было как угодно: если хочешь – говори дальше, я послушаю, но сам смолчу; или – ну да, не страшно, но зря ты об этом заговорил; или еще как-нибудь.

– У нас первые двое погибли, едва мы прилетели. А просто сидели на броне и наехали на мину. Командира убило, и Толяна. Меня Серега зовут, Серый. Я за командира на первой же зачистке отомстил. Даже фамилию не спросил, ха.

Серый взял кусок мяса и долго жевал, иногда поглядывая на меня, и взгляд его хмельной означал: сейчас прожую и договорю. Хотя по лицу было видно: что дальше говорить он и сам еще не решил – просто захотелось, чтоб слушали его.

– А вон с Гландой случай был, – неожиданно громко заговорил Серый, указывая глазами на мужика напротив. – Мы стояли у блокпоста, и ему в сферу пуля воткнулась. Охереть, ха. На излете была. Долетела ровно до Гланды, в сферу ткнула и к ногам упала. Гланда! Про тебя рассказываю!

– Сам ты Гланда, мудило, – неприветливо ответили ему, но Серый не обиделся, а захохотал.

– Выпьем? – предложил он мне, уже наливая; все действительно стали пить не разом в десяток глоток, а по двое, по трое – с теми, кто ближе сидит.

Мы выпили: налил он много, полстакана мне, а себе еще больше. Я вдруг заметил, что Серый сильно, глубоко, грубо пьян: видимо начал с самого утра, если не со вчерашней ночи. Здесь долго люди не пьянеют, хотя пьют жуткими мерами. А потом вдруг становятся даже не пьяными, а – с разрушенной головой, с черными руинами мозга. Потом это проходит, конечно.

– Первых своих я завалил еще до армии. Еще в России, – сказал мне Серый, и глаза его стали красными и сумасшедшими. – Даже не знаю, сколько их всего было. Я теперь стал считать: сколько у меня баб было и сколько трупов. Баб пока больше. Но здесь есть маза выправить дело…

Он пожевал еще и, трудно сглотнув, добавил:

– А я не жалею – тех, кого да армии… Они бандюки были. И я был бандит. Только я выжил. Когда передел был, ты помнишь, а? Тебе сколько лет?

– Я помню.

– Помнишь, блядь. Ни хера ты не помнишь. Ох, как мы постреляли тогда. Не хуже, чем сейчас.

– Ты не был в… – и я назвал свой сельский городок, с картофельными полями, заросшим прудом, березовыми рощами, грязью, колдобинами и крепким, широким асфальтом лишь возле местного завода, который поставлял детали для всероссийского автогиганта.

– Там? – Серый захохотал. – Я? – и он снова захохотал.

Вскоре наш завтрак на траве неожиданно распался, и тот, кого Серый назвал Гландой, увел СОБРов поговорить: вроде бы ему что-то передали по рации.

Я тихо жевал лук, заедая чесноком – все равно женщин здесь нет, а мужики пахнут так же.

Через полчаса неподалеку снова нарисовался Серый, неожиданно подобранный, но с опухшим лицом и будто бы тяжелой головой, которую он с ненавистью нес на себе.

Серый пристроился у бочки с дождевой водой и долго опускал в нее морду, наливал полный берет и одевал его на голову. Потом злобно тер лицо мощными лапами, как будто хотел сорвать щеки и смыть глаза.

Я отвернулся, мне было неприятно.

Он подошел ко мне сам.

– Я не был в этом городке. Никогда, – сказал он мне. – Понял?

Я снова кивнул и посмотрел на Серого внимательно.

Он вдруг широко улыбнулся, отчего щетина на лице, болезненно топорщась, расползлась в разные стороны, словно тяжелой ногой наступили на ежа:

– Серьезно не был, братишка.

«Хорошо, если так», – подумалось мне.

«Случайность – это божественная ирония, – по буквам выговаривал я настигшую меня мысль. – Но Господь всегда шутит со вкусом и с замыслом. А тут не разглядеть не иронии, ни загадки».

Славчука убили через два года.

…С той ночи на пруду мне привелось видеть его только однажды. Перед армией я заезжал к деду, мы с ним хорошо поговорили, и я пошел курить, привычно облокотившись о крепкий заборчик: у деда все было крепко.

Славчук копался в огороде, хотя давно уже был, думаю, при деньгах: во всяком случае, у него была самая дорогая машина в городке. К нему подъехали братки на двух машинах, с погаными лицами и здоровые, как лоси.

Славчук подошел к ним с мотыгой, со всеми поздоровался за руку. Минут десять они разговаривали, произнося совсем мало слов и надолго смолкая в промежутках. Славчук чуть раскачивался, облокотившись на черенок мотыги. Несколько братков посматривали на меня так, что мне хотелось немедленно уйти. Но я докурил одну сигарету и закурил вторую, не сходя с места.

Тогда все еще делили местный завод.

Месяцом позже Славчуку забили «стрелку» возле завода, на пустыре, ночью. Он приехал с другом, сидел в машине, ожидая. Их расстреляли из автомата, выпустив в салон два рожка, а потом подожгли машину с трупами. У Славчука был ствол, но он не успел его вытащить. Убийц не нашли.

Я никогда не был на его могиле; да и не знаю, что мне там делать.

Сестры его развелись, и мыкаются неведомо где. Мать все болеет, медленно ходит в халатах со множеством карманов, где лежат таблетки. Иногда, по дороге на пастбище, она останавливается и долго ищет нужную таблетку, бросая, в конце концов, в рот любую. Корову они еще держат, но она худая и грязная; а огород зарос наглым сорняком.

Жорик Жила работает в администрации и отгрохал на новом порядке двухэтажный дом.

Лиля четырежды была замужем, детей у нее нет. Она очень добрая, работает медсестрой и ходит в церковь. Ест до сих пор мало, но водки иногда может выпить: просто, по-мужски, не морщась.

А Славчук лежит со своим зубом под землей, и про детей своих, я знаю, он все наврал. Не было в нем никакого смысла.

Блядский рассказ

Вообще говоря, женщин не интересует секс.

Прогулка в поисках новых, изящных перчаток или посещение теплого, тихого, призрачного кафе – лишь это по-настоящему соблазнительно.

Мужчины думают, что женщин интересует секс. А женщин интересуют мужчины. Все остальное из шалости или от жалости.

Женщины думают, что мужчин интересуют женщины. А мужчин интересует секс. Все иное по случайности или в припадке легкого заблуждения, которое, впрочем, может продлиться целую жизнь.

На этом межполовые различия заканчиваются.

Когда-то я не знал этих смешных истин, и был несчастен.

Братика моего, напротив, подобные вопросы не волновали никогда, он твердо знал, что интересует его, и никоим образом не пытался соразмерить свои желания с чужими.

В тот вечер нам для начала хотелось алкоголя, и мы его нашли. Нас было трое; третьим оказался товарищ Рубчик.

Братик в то время еще не убил окончательно свое здоровье и мог выпить. Рубчик еще не смирился с истиной, что пить ему нельзя ни при каких условиях, даже на собственных поминках.