Катастрофа на шоссе - Ваг Юрай - Страница 20

– Значит, вы и старика подозреваете? – удивился Лазинский.

Их поездка на вокзал за Бауманном, интерес к тому, как он будет вести себя, узнав о гибели Голиана, список сотрудников, отпечатки пальцев – как доказательство… Дурит Шимчик, что ли? Годы и годы ругал Швика, защищал людей от болезненного недоверия и вдруг – сам!

– Все совсем наоборот. – Взгляд Шимчика скользнул и остановился на уродливой черепахе. – Но только это зависит от точки зрения!

– Точка зрения, товарищ капитан, если я вас, конечно, правильно понял, точка зрения такова: сейчас мы не имеем никаких доказательств!

– Нет, это не так, одно доказательство у нас есть, и довольно серьезное. Ведь Бауманн держал свои бумаги в том же самом сейфе, от которого были ключи и у покойного. Более того, эти ключи он дал Голиану сам. Зачем?

– Но его опыты? Стеглик и его коллега тоже инженеры, специалисты, почему они оба стояли горой за открытие, когда говорили с Сагой? Ведь они сами эти опыты проводили! Понимали дело! Неужели и они клюнули на липу вместе с Голианом?

Солнце садилось, наступил душный июньский вечер. Юноша, загоравший на плоской крыше против их окон, складывал одеяло. Его стройная спортивная фигура четко выделялась на фоне неба.

– Речь могла идти о каких-то других опытах, – сказал Шимчик, все еще не поднимая головы.

– Опыты уже настоящие?

– Конечно.

– А в сейфе – камуфляж?

– Да.

– Для того, чтоб Голиан попался и Бауманы мог его отсюда выжить?

– Так говорит Сага, чтобы очернить Бауманна. Он старика не любит.

– Возможно, у него есть причины, – заметил Лазинский.

Шимчик ушел, еще раз напомнив, что надо дозвониться в Прагу. Лазинский кивнул и пододвинул к себе телефон. Хотелось есть, мучила жажда и одолевало смятение: уж очень уверенно говорил Шимчик. «Ну да ладно, – успокоил он себя, – я ведь тоже уверен в своей правоте» – и, подняв трубку, он набрал нужный номер.

Через час вернувшийся от начальника Шимчик уже не застал Лазинского. На журнальном столике лежала наскоро нацарапанная записка: «Бренч принес телеграмму, она у вас на столе. Я отправил его обратно на почту выяснить, кто звонил по междугородной в Михаляны. С Прагой говорил, подробности при встрече. Если уйдете, оставьте распоряжение».

Капитан скомкал записку, взял телеграмму и несколько раз прочел: «Поздравьте пожалуйста моего имени Верону. У меня нет адреса. Приветом Дезидер Голиан».

Он задумчиво взял бумаги инженера и долго перелистывал, пока нашел несколько строк, написанных от руки, сравнил с телеграммой и кивнул: слова на бланке были написаны нервным почерком взволнованного человека. К тому же этот человек явно спешил. Более спокойно написан адрес: «Йозеф Донат. Братислава. Авион».

Он усмехнулся, вспомнив Сагу. Директор говорил о девочке и о каких-то людях в Авионе, которым он передал посылку. Они живут «на улице, где профсоюзы», «напротив когда-то была „Deutsche Partei“. Фамилия начинается вроде бы на „До“. Наверное, Донат.

«Навряд ли эта Верона – дочка Донатов, – – подумал капитан, – в позапрошлом ей было одиннадцать, сейчас тринадцать… Тринадцатилетние девочки не меняют адреса, они живут дома, с родными. Значит, это другая Верона, постарше, если только…» Капитан опять усмехнулся. Днем в Михаляны звонила женщина. Скорее всего, с переговорного пункта, голову на отсечение, что Бренчу не удастся выяснить… Усмешка сошла с лица, Шимчик набрал номер коммутатора.

– Братислава занята, – ответила телефонистка, – подождите, товарищ капитан.

– Долго?

– Не знаю, потерпите несколько минут.

– Пошлите мне кого-нибудь, кто в совершенстве владеет немецким, – распорядился Шимчик, повесил трубку и достал газеты.

«Фольксштимме» он отложил и принялся за объявления в «Праце».

9

В эспрессо напротив желтого дома воздуха практически не было – посетители дышали пивными парами и дымом. Лазинский скорее угадал, чем разглядел официантку, направился к ней и показал документы Голиана с фотографией.

– Я его знаю, – сразу же подтвердила та, – он сегодня днем у нас был. Заходит частенько, но все больше по вечерам – выпить, закусить.

– А сегодня?

– Бутылка пива и граммов пятьдесят крепкого. После вчерашнего. Вчера поддал основательно.

Это было уже ново.

– Когда? – спросил Лазинский.

– Что-то между семью и восемью.

– Один?

Официантка кивнула и на минутку отошла. Она получила деньги и отдернула колено от чьей-то волосатой руки. Когда женщина вернулась, Лазинский продолжил:

– Сколько времени он у вас пробыл?

– Несколько минут, потом пожал тому, другому, руку и ушел.

– Кому это «другому»? – понизил голос Лазинский.

– Что?

Он повторил вопрос громче.

– Я его не знаю, такой неприметный. Пришел следом за инженером и подсел к нему.

– У вас было полно?

– He очень, – сказала официантка. – Несколько столиков всегда свободны. У нас ведь не обедают.

– Эти двое разговаривали между собой?

– Я не обратила внимания, но, кажется, да. Ведь они потом прощались.

– Как выглядел тот, другой человек?

– Говорю же вам – никак. Одет прилично. Лет тридцать – тридцать пять, не курил… Когда пан инженер ушел, он ждал и читал…

– Кого ждал?

– Сардельки ждал. Заказал содовую и сардельки с хреном.

– А что читал?

– Уже не помню, но только не газету.

– Какие-нибудь бумаги? – Лазинский почувствовал, как у него колотится в горле ком.

– Ах, – ответила она беззаботно, – что же еще можно читать?

– Еще существуют книги, – поучал Лазинский, не спуская с нее глаз.

– Нет, не книгу.

– Значит, бумаги, – сказал Лазинский удовлетворенно. – Вы не знаете случайно, откуда он их взял?

Официантка ответила, что, кажется, из папки.

– Вы что, видели, как он вынимал из папки бумаги?

– Нет, но он их потом туда вкладывал, когда я принесла ему сардельки с хреном.

– Это были сложенные листы бумаги? Как письма? Она ответила, что не знает.

– Но вы видели, как он их клал в папку?

– Да.

– Попробуйте припомнить, не давал ли ему эти бумаги паи инженер? – строго сказал Лазинский.

– Нет, не давал.

– Вы знаете это точно или просто не видели, что он ему что-нибудь передавал?

– Не видела, что передавал.

– А портфель у него с собой был?

– У кого? У этого второго?

– Да.

– Был, – ответила официантка и крикнула кому-то: – Сейчас иду!

– А у инженера? У него ничего с собой не было?

– Портфеля, кажется, не было, – припоминала она. – Нет, конечно, никакого портфеля, только папка. Такая с бумагой, с листами бумаги, может быть, он собрался кому-то писать, но не писал, потому что пришел этот второй. Тогда он эту папку положил на стул. Туда. – Она показала на столик в углу.

– А куда положил портфель тот, другой? Тоже на стул?

– Не помню, но возможно.

– На тот же самый стул? – Ком в горле колотился все сильнее. Лазинский говорил с таким трудом, что официантка рассмеялась:

– Боже, как у вас в горле-то пересохло.

– От дыма, – отмахнулся Лазинский и еще раз спросил, на какой стул.

– Кажется, на тот же самый, – все смеялась она. – Нет, правда, не припомню.

Лазинский, кивнув головой, поинтересовался:

– Он грассировал, когда заказывал сосиски с хреном?

Официантка глянула на него так, словно он прилетел с Луны, пришлось пояснить:

– Ну, на «р» картавил – это называется грассировать, понимаете?

– Нет, он хорошо говорил, ясно.

– По-чешски?

– Это почему же? По-словацки говорил.

Лазинский достал фотографию Иоганна Шнирке сорок восьмого года. Молодое лицо доверчиво смотрело в объектив.

– Этот постарше был, не такой мальчик, – сказала официантка. – Но очень может быть, что когда-то… Глаза вроде те же.

– Да?

– Но у этого волосы погуще.