Недостижимая корона (Марина Мнишек, Польша – Россия) - Арсеньева Елена - Страница 6

Но Мнишек не унимался, а ссылался на то, что весть о воскресении Дмитрия он получил не от кого-нибудь, а от инока Филарета – в прошлом боярина Федора Романова, насильно постриженного в монахи еще Годуновым. Последний из братьев Романовых был в числе сторонников Шуйского во время мятежа, а теперь, видать, хотел от прежнего дружка избавиться, вот и поддерживал всякое дуновение, способное снести князя Василия Ивановича с нагло захваченного трона.

Филарету Марина не больно-то верила. Однако когда отец сказал, что получил письмо и от Никола де Мелло, она невольно призадумалась.

Марина слышала о монахе ордена августинцев, родом испанце, с помощью которого Дмитрий хотел завести сношения с Испанией, с королем Филиппом.

– Какие же доказательства предъявил вам мессир де Мелло? – сдержанно спросила Марина отца.

Пан Мнишек пустился в перечисления. Он назвал города, ополчившиеся против Шуйского и вставшие под знамена нового претендента, упомянул поляка Романа Рожинского, которого некогда знал лично и который был крепким полководцем. Князь Роман не станет гоняться за призраками и поддерживать абы кого! И вот он стал полководцем у Дмитрия. Мнишек заявил также, что почти все в России ненавидят Шуйского и желают возвращения Дмитрия. Войска воскресшего царевича встали лагерем близ Москвы – в Тушине, и московские бояре постепенно оставляют столицу, чтобы присоединиться к воскресшему государю. То же самое следует сделать и Мнишку с Мариной.

– Неужели? – с издевкой воскликнула дочь. – И каким же образом, позвольте вас спросить? Может быть, вы посоветуете мне обратиться сорокой и полететь в Тушино?

– Скоро нас отпустят в Польшу, – сообщил воевода. – Нам, однако, предстоит пойти на некоторые формальные уступки. Так, я не должен впредь именовать Дмитрия зятем, а вы, ваше величество, откажетесь от титула московской царицы.

– Никогда! – с силой выдохнула Марина, стискивая тонкие пальцы. – Никогда я не откажусь от московского престола! И ежели вы, сударь отец мой, позволите себе еще хоть раз…

– Успокойтесь, государыня дочь моя, – выставил руку Мнишек. – Я говорю о том, какие требования нам выставляются, о том, что мы должны сделать, дабы выбраться из этого Богом забытого городка, избавиться от постылого заточения. Пока мы здесь, мы связаны по рукам и ногам. Но стоит нам выбраться отсюда, хотя бы и ценой слова, данного Шуйскому… Разве вы забыли, как говорят у нас в Самборе? Обмануть холопа – все равно что ягод поесть. А Шуйский – именно холоп, причем холоп подлый, ибо он предал своего господина. Почту за честь не сдержать данное ему слово! Главное – получить свободу. Вы понимаете это, ваше величество? А потом…

– А потом? – чуть слышно спросила Марина.

– Потом мы найдем способ соединить вас с вашим супругом на троне, – веско и уверенно произнес Мнишек.

Мгновение Марина напряженно всматривалась в глаза отца, затем с тихим вздохом понурилась.

– Вы живете мечтами, сударь, – пробормотала она чуть слышно. – Вы гонитесь за призраком и желаете, чтобы я сделала то же. Кем бы ни был новый Дмитрий, он не мой супруг. Мой Дмитрий мертв. Сердце говорит мне…

– Вы так доверяете вашему сердцу, сударыня? – перебив, с уничтожающей усмешкой уставился на нее Мнишек. – О, патер ностер, эти женские причуды.

Да, вопреки «женским причудам» и здравому смыслу пан Юрий твердо решил во что бы то ни стало соединить дочь с ее мужем.

С мужем? Да неужто прожженный интриган Мнишек верил, что Дмитрий мог пережить ту бойню, которая была учинена 17 мая в Москве?

Скажем так: верил не более, чем три года назад верил, что отдает дочь истинно за сына Грозного. «Se non e vero, e ben trovato!», «Пусть это и неправда, но хорошо придумано!» – вот девиз, коему он следовал тогда. Тому же девизу следовал и теперь.

Судьба дочери что прежде, что нынче волновала его не слишком сильно. И Марина, и Дмитрий – первый или второй, истинный или подставной – были по-прежнему лишь средством для достижения цели. Целью Юрия Мнишка являлось если и не помочь дочери вновь воцариться в Москве – в возможность вторичной удачи он верил слабовато! – то хотя бы вернуть часть утраченных баснословных богатств. Возвратиться в Польшу с туго набитой мошной, если уж не сделаться снова тестем русского царя, который уже успел заслужить звание Самозванца и Тушинского вора.

Пусть Марина верит, что ей удастся вновь прорваться к желанной власти – Мнишек будет отныне биться только ради собственного кармана.

В одном пан Юрий, безусловно, не лгал своей дочери: в Тушино и впрямь стекались огромные массы народу. Очень многие были привлечены тем, что под знамена Дмитрия Второго встал казачий атаман Иван Заруцкий, отлично знавший царя Дмитрия Ивановича в лицо, ибо когда-то служил в его войске и пришел с ним вместе в Москву (даже стоял со своими донцами в почетной страже при венчании сына Грозного на царство).

Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно помнил первого Дмитрия, сразу распознал подмену. Но ни он, ни какой-либо другой человек, кроме разве Федора Никитича Романова, не подозревал, кто€ явился на смену сыну Грозного. По страшной насмешке судьбы тем человеком стал именно Григорий Отрепьев – тот самый, чье имя приписывали подлинному Дмитрию. Вечный его двойник – Юшка Отрепьев, который уже заменял царевича Дмитрия в Угличе и едва не погиб от ножа Волохова да Битяговских. Отрепьев не верил в то, что был сыном нищих, пожерствовавших им родителей. Он был искренне убежден, что именно он – сын Грозного, что именно ему принадлежат наследственные права и русский трон. Ну и Марина, конечно…

Заруцкий того, повторимся, не знал, а впрочем, ему было наплевать, кто заступит на то свято место, которое, по пословице, никогда не бывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в жизни, и он, донской атаман, вряд ли мог их исполнить самостоятельно и с легкостью. Это ему почти удалось, когда попал в доверие к первому Дмитрию. Но потом случилось нечто, некое событие, из-за которого честолюбивые мечты Заруцкого на время не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать.

Событие состояло в том, что он увидел Марину Мнишек.

Недаром Заруцкий испытывал почти братскую привязанность к первому Дмитрию. Они были поистине родственные души, ибо странная маленькая женщина произвела на них одинаково роковое впечатление. Право, как истинная Клеопатра, которая свела с ума сначала Юлия Цезаря, а потом его ближайшего сподвижника Марка Антония!

Что Дмитрий, что Заруцкий испытывали при виде Марины одно, совершенно одинаковое чувство: жажду обладать ею. Но что мог ей предложить Заруцкий, когда увидел впервые? Только любовь свою… Он прекрасно понимал преимущества соперника, сделавшего возлюбленную русской царицей! Иван Мартынович не мог находиться рядом с обожаемой женщиной, не испытывая ежеминутного желания прикончить того, кто был ее мужем и властелином. И Заруцкий решил исчезнуть, удалиться, сбежать от неодолимого желания. Он уехал к себе на Дон.

Но вот на Руси повеяло, как ветром, именем нового Дмитрия… Этот ветер грозил нанести дымы и пожары, кровь и слезы, трупный дух и разор всей земли, однако Заруцкого сие не заботило. Он вмиг смекнул, сколь полезен может оказаться ему новый «сын Грозного», и твердо решил примкнуть к нему. И не просто примкнуть – сделаться одним из самых близких ему людей.

Заруцкий с ухмылкой смотрел в блеклые, настороженные, хитрые глаза «воскресшего царя» – и расточал окружающим уверения, как счастлив-де видеть государя живым. А сам с удовольствием убеждался, что двойник не тянет, нет, не тянет на того, кого тщился изобразить. Даже глаза у него не удалые, не умные темно-голубые, а выцветшие какие-то. И трусливые.

Ну что ж, тем лучше! Тем легче будет избавиться от него и завладеть Мариной.

Кто-то мечтал разжиться при новом Дмитрии богатством, кто-то – почестями или властью. Но Заруцкому по-прежнему нужна была только она, любимая женщина!

Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…