Маркетта. Дневник проститутки - Нотари Гумберто (Умберто) - Страница 10

Мадам Адель говорит, что, несмотря на то что он уже промотал большое состояние, он все еще очень богат; и действительно, в его внешности, хотя небрежной и запущенной, заметны следы крупного достатка.

Он был депутатом в том округе, представителем которого теперь Джульетта.

Когда и как эти два различных человека сошлись, сказать не могу: я этого не знаю.

Знаю только, что Ромео живет в маленьком городке в нижней Ломбардии, тогда как Джульетта – в Риме; каждую неделю, большей частью по воскресеньям, они приезжают в Милан и являются сюда, потому что в другом месте, как говорит мадам Адель, их свидания непременно бросались бы в глаза и вызвали нежелательные толки. Они занимают отдельный кабинет и проводят там несколько часов, испивая чашу наслаждения, которое воспевали многие поэты и, более всех, Оскар Уайльд.

Я неоднократно себя спрашивала, не находя, однако, удовлетворительного объяснения, почему именно я должна была присутствовать на их свиданиях.

Джульетта хотел этого.

В первый раз я, признаюсь, чувствовала себя несколько неловко; я не знала, как себя держать – смотрела в потолок, курила, ела marrons glaces.[10]

Адвокат внушал мне глубокую жалость: он произносил слова любви, истинной любви, сильной и безумной… сопровождая их трепетными ласками и величайшей нежностью.

Я видела его плачущим, как ребенок, умоляющим, как мать, страшно волнующимся по поводу опоздания, томимого жаждой ожидания хотя бы улыбки, снедаемого тоской и страхом, в непрерывной лихорадке, унижении и самоотречении, счастливого возможностью видеть, касаться, ласкать.

Другой – всегда холодный… мраморный.

Однажды, после сильнейшей сцены ревности, я услышала, как адвокат, рыдая, лепетал:

– Почему ты мне изменяешь? Почему ты идешь к другим, к женщинам… почему? Чего ты еще хочешь? Скажи мне, чего ты хочешь… я все сделаю… все, даже если это будет стоить мне величайшей жертвы… если будет стоить чести… Говори… разве тебе нечего сказать? Хочешь денег… всех моих денег? Я тебе их отдаю… ты знаешь, что они твои… все твои… все-все… У меня нет никого, кроме тебя, ты знаешь это, я только тебя люблю, только тебя… Я болен… я погиб… погиб, если ты меня оставишь. Но смотри… смотри… если я тебя застигну… смотри… я готов на преступление.

Я поднялась, чтобы уйти; я боялась, что меня затошнит от отвращения.

Другой продолжал спокойно курить свою папиросу с видом путешественника, который равнодушно глядит из окна вагона на несущиеся мимо давно знакомые места.

Впоследствии я узнала, что адвокат в угоду честолюбивому идолу своей чудовищной страсти отказался от своего мандата, ссылаясь на расстроенное состояние здоровье, и упросил своих избирателей отдать свои голоса… Джульетте, который, надо отдать ему справедливость, прославился изобретательностью по части добывания у «сознательных граждан» трудно достающегося мандата «народного представителя».

С течением времени я и к ним привыкла, и эти два героя перестали уже занимать меня… Я присутствую и… читаю.

У меня так мало времени для чтения, что я стараюсь использовать каждую свободную минутку.

Сейчас я читаю последний роман Джеролама Роветта.

Да простит мне знаменитый романист, что я не могу наслаждаться его прекрасным произведением в более подходящей обстановке.

8-е марта.

Моя вчерашняя беседа с подругами могла бы послужить канвой для интереснейшего произведения, характеризующего нравы. Его следовало бы озаглавить: «Развратители».

Вот начало этой беседы.

– Кто был твоим первым любовником? – спросила я Полетту, гасконку, которую я люблю за ее находчивость, едкость и остроумие.

– Который? Тот, кого я любила, или тот, кто…

– Ну… первый? Разве ты меня не понимаешь?

– Отлично.

И Полетта рассказала следующее:

– Моя мать принадлежала к числу тех молодых матушек, которые предусмотрительно оставляют лет до восемнадцати своих девочек в пансионе, чтобы они, как говорят, закончили там свое воспитание.

О, утонченнейшее воспитание! Священная история, классическая литература, рисование, рукоделие, рояль, греческий, латинский, английский, французский, немецкий, все живые и мертвые языки…

Когда я вышла из пансиона, я была девушкой невинной, как это принято говорить. Моя мать, которая все еще была очень молода, нашла меня слишком хрупкой и, чтобы поправить мое здоровье, отправилась со мной на морские купания.

Там, думала моя матушка, легко заводятся знакомства, легко устанавливаются хорошие отношения. Берег обширен, горизонт бесконечен… Как знать, быть может, и пошлет провидение какого-нибудь мужа. И я действительно очень скоро была окружена целой сворой собак, которые следовали за мною вплавь во время купания.

Плавание – отличное упражнение!.. Но, по правде сказать, говорила моя матушка, эти полуголые молодые люди несколько неприличны!

В бесстыдных фонтанах Джамболоньи[11] все выделялось весьма отчетливо. Но я была синьориной, а синьорины анатомии не знают; они не видят, не понимают, нет-нет… Кое-что мне было известно, но совершенно случайно. Еще бы! Учась плавать, должна же я была понемногу хвататься то за одно, то за другое!

Ну вот, один из этой компании мне сильно понравился: это был какой-то театральный импресарио. Я уже стала им увлекаться не на шутку, а между тем назначенный мне врачом курс лечения, двухнедельный срок, достаточный по его мнению для меня, а вернее, для финансов моей матушки, прошел, и мы вернулись восвояси – моя матушка все еще молодой, я – все еще невинной.

С наступлением зимы моя матушка, более чем когда-либо занятая моей будущностью, начала выводить меня «в общество» и на целую серию балов.

В один прекрасный вечер я встречаю своего импресарио. Вообрази себе: он всю мою записную книжку заполнил своим именем.

После бостона, чтобы удалиться из зала, я потребовала:

– Сандвич, мама! – и полетела в буфет…

С сандвичем я провозилась довольно долго.

– В буфете, мамочка, такая давка…

– Как ты, детка, сильно раскраснелась…

– Я только что, знаешь… бостон…

Милый бостон!

Но я продолжала еще оставаться невинной, а моя мамочка, вечно юная, относилась очень снисходительно к упорным ухаживаниям нетерпеливого и смелого импресарио.

Однажды мы назначили свидание в церкви. Когда мы вышли, дождь лил как из ведра, а ни у кого из нас зонтика не было; он предложил взять карету; карета была закрытая, и мы совершили целое путешествие, прежде чем вернуться домой, – но из нее я вышла все еще невинной. Подобные прогулки в закрытых каретах, уже не после обедни и не в дождь, стали предприниматься все чаще и чаще. Они были все продолжительнее и порочнее, пока наконец…

– Поняла! – прервала я ее смеясь.

История Полетты привела всех в хорошее расположение духа и вызвала других на откровенность.

– Мой первый любовник, – начала Манон, – был агентом по поставке минеральных вод.

– Гигиеническая любовь…

– Еще бы.

– Ну рассказывай.

– Отец мой был честным рабочим, одним из тех, которые зарабатывают по сорок су в день, а детей фабрикуют, словно зубочистки – как и чем будут эти дети питаться, их не интересует.

Нашим семейным раздорам не было конца: моя мать, строгая и расчетливая женщина, очень неохотно уступала требованиям своего супруга.

– Проклятие! – ругался он, взбешенный ее отказами, которые объяснял тем, что его не любят. – Целые дни провожу в мастерской и после этого я даже и ночью не имею права… Не для того же я женился, чтобы моя жена только блох ловила!

Надо думать, что после такого же конфликта родилась и я и росла без всякого присмотра. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я уехала из нашего местечка, где мой отец работал на фабрике часов, в город и нанялась прислугой. Моя хозяйка, старая дева, страдала всеми стародевическими болезнями: сужением желчевыводящих путей, ревматизмом, неврастенией, запором, гипертрофией желудка и прочее. Питалась она почти исключительно пилюлями, таблетками, порошками, минеральными водами: железистыми, мышьяковыми, бромо-йодистыми… Благодаря ее желудку, который, впрочем, скорее напоминал гидротерапевтическое заведение, я познакомилась с агентом, поставлявшим ей воды.