Журавль в небе - Воробей Вера и Марина - Страница 33

Обстановка «Скороварки» чем-то напомнила Наумлинской клуб «Провокация». Наверное, уютным запустением, как выразился бы Надыкто. Правда, столиков оказалось тут чуть ли не в два раза больше, да и торшеров никаких со старыми шкафами не было. В общем, все довольно скромно, без всякого выпендрежа – обычные деревянные столы, стулья, у стены стойка бара и небольшое возвышение, служившее сценой…

На этот раз девушкам повезло. Им удалось сдвинуть два столика, расположенных у самого подиума. То есть вероятность того, что Рэм не увидит Наумлинскую, исключалась.

Вот чуть поугас свет в зале, на подиуме вспыхнул прожектор. Кто-то пронзительно засвистел. Вышли музыканты. Вероятно, инструменты они настроили заранее, потому что, едва усевшись, начали играть. Минута томительного, почти невыносимого ожидания… Другая… И вот наконец на сцену выбежал – именно выбежал почему-то, а не вышел – Рэм.

В первую секунду, когда Наумлинская услышала знакомый до боли текст, ей показалось, что это сон… Нет, просто не может быть такого, чтобы вот так, слово в слово… А между тем Рэм, сжимая в руках микрофон с такой силой, что даже костяшки пальцев побелели, продолжал своим особенным, с легкой хрипотцой голосом:

– …Какие-то скалы, море, магазинчик, вернее скобяная лавка, люди, одетые в сюртуки, шляпы, с тросточками в руках, а на женщинах – пышные платья и шляпы с полями… Сейчас в таких никто не ходит. В общем, то ли конец позапрошлого века, то ли начало прошлого, я имею в виду двадцатый… На скалах рыба лежит распластанная… Много рыбы. Так много я еще никогда не видел. Во сне меня это нисколько не удивило даже. Я сразу понял почему-то, что так и должно быть – рыба, разложенная на скалах, она сушится. И все это, я точно потом вспомнил, называлось Сегельфосс. Так называлось место, в которое я попал во сне. И будто бы я не со стороны наблюдаю за жизнью этого местечка, а нахожусь как бы внутри… Ну, живу там. И знаю, что я – рабочий. Мои одежда, и руки, и волосы почему-то в муке, кое-где налипли куски высохшего теста… Я отряхиваюсь, поднимаю голову к небу и вижу верхушки сосен, опускаю голову и замечаю у ног своих огромный мешок. Я понимаю, что должен отнести его в амбар. Знаю точно, что в мешке мука и это моя работа – таскать мешки с мукомольни в амбар, потому что я работаю на мукомольне и зовут меня Уле Юхан. Вы можете себе представить такое? Уле Юхан из Сегельфосса! И так четко появилось перед глазами это имя, что в какой-то миг мне стало не по себе. Попытался вспомнить, может, фильм какой-нибудь смотрел накануне или книжку читал… Но нет, ничего похожего в обозримом прошлом мне на глаза точно не попадалось…

Сердце Наумлинской билось тяжело, с какой-то даже болью, словно ему стало вдруг нестерпимо тесно в груди. Сердце рвалось наружу. «Ну, ничего, – успокаивала себя девушка. – Что тут особенного? Конечно, так и должно быть… Наверное, Рэм увидел меня еще из-за кулис, поэтому и решил начать с «Марианы»… А в том, что он слово в слово повторяет тот самый текст, тоже нет ничего странного… У Рэма было достаточно времени, чтобы его выучить…»

С замиранием сердца, боясь лишний раз сделать глубокий вздох, ждала она того момента, когда он посмотрит на нее и скажет: «Мариана!» Голова начала кружиться, Наумлинскую слегка подташнивало, в ушах появился какой-то противный, на одной ноте звон… Сейчас Рэм скажет про картинки, которые, словно в калейдоскопе, с бешеной скоростью закружились в его голове, как потом они тормознули и как он увидел лицо девушки. Потом Рэм начнет описывать черты лица Наумлинской…

—…И я увидел лицо девушки. У нее были рыжие, очень коротко остриженные волосы, зеленые глаза…

Наумлинской показалось, что она ослышалась. Ведь Рэм должен был сказать: прямые черные волосы, темные глаза…

– Их взгляд был насмешливым. Не высокомерным, а именно насмешливым. Он будто бы говорил: «Не пугайся, малыш. Все будет хорошо». Розовые губы, нежная кожа…

«Нет, неправда! – хотела выкрикнуть Наумлинская. – Чуть раскосые глаза и широкие скулы! А кожа смуглая! У меня смуглая кожа!»

– Сейчас вы, может, поймете, почему у меня при этих словах бегут по коже мурашки… Та девушка, которую я видел во сне – кстати, ее звали Мариана, я это как-то без слов понял, – была как две капли воды похожа на одну из девушек, сидящих в этом зале.

И тут Наумлинская, которая в этот момент всем существом своим подалась вперед и даже привстала со стула, поймала взгляд Рэма… Да, он смотрел в ее сторону, сюда смотрел, на их столик, но только не на нее… Рэм смотрел на Кити. А та сидела обомлев, будто пригвожденная к своему стулу, и боялась пошевелиться. Ее и без того бледная, как у всех рыжеволосых, кожа имела теперь мертвенный оттенок, будто вся кровь ушла куда-то, взгляд зеленых глаз казался неживым, словно потухшим…

Не в силах более выносить эту пытку, Наумлинская вскочила и ринулась к дверям. Пот тонкими струйками стекал по спине, дико хотелось пить. Чувствуя, что сейчас упадет, девушка прислонилась к стене.

– Вам плохо? – услышала она откуда-то издалека.

С трудом разлепила веки и поняла, что лежит на полу. Шея ныла, затылок упирался в стену. Наумлинская попробовала покрутить головой, но все тело насквозь пронзило болью. Откуда-то, как из другого мира, доносилось:

—…Я хочу дотронуться до тебя, Мариана… А вдруг ты просто мое видение, призрак, пришедший из сна про Сегельфосс? Пойми, меня мучит этот вопрос. Вдруг ты мой глюк? Прости за это слово. Там, откуда ты пришла, наверное, не говорят такого… Расскажи мне про Мексику, расскажи про Норвегию! А хочешь, вместе туда поедем? В поезде будем вслух читать Гамсуна и смотреть через окошко на луну… Ты начнешь читать, а я засну…