Витязи в шкурах - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 20

– Как парилка? – подмигнул Кузьма Вольге, поднося ему очередную шайку. – Чем хороша русская баня – гостя можно хорошо рассмотреть и себя показать! Не научили их еще попы наготы стесняться.

– Тебя она тоже… парила? – тихо спросил Вольга, оглядываясь на князя. Улеб, не обращая на них внимания, с наслаждением плескался в бочке, растирая мочалом плечи.

– Не сподобился! – улыбнулся Кузьма. – В первый раз ее в бане вижу. Раненые ей про ваши подвиги уши прожужжали – прибежала посмотреть вблизи. На тебя особо. Высокий, красивый, да еще и прыгун-удалец.

– Сейчас как дам шайкой!

– Я ж не половец… Прибереги гнев для них, боярин. Дите она еще горькое. У нас бы в школу ходила.

– И вдова?

– Как видишь. На масленицу выдали замуж за такого же молоденького. Тот пошел вместе с Игорем – и сгинул.

– Может, жив?

– Списки живых, за кого выкуп требуют, давно привезли. А тут еще кое-кто из полона вернулся, рассказал, как молодого боярина – стрелой… Вдова. В мужа даже влюбиться не успела. Оба сироты, под опекой князя Игоря росли, но в разных городах. Впервые друг друга на свадьбе увидели. Оба боярского рода, но не богатые. За Марфушей приданого – эти хоромы старые, да пара холопок, за ним – несколько весей. Она в них даже побыть не успела. Муж ушел в поход и всех слуг-мужчин в Поле увел. Там и полегли – у Марфуши ни одного слуги доме не осталось. Когда меня Улеб к Ярославне привез, княгиня сюда определила. Хоть какая-то защита дитяти. Конечно, не принято, чтоб посторонний мужчина в доме вдовы жил, но время военное. Да и мужчина я особый, – криво улыбнулся Кузма. – По происхождению, считай, смерд, годами в отцы ей гожусь, по положению в обществе, считай, слуга. Правда Марфуша ко мне, как к ровне… Золотая девочка. Поосторожней с ней, боярин – голову сверну. Мойся! – Кузьма встал. – Я еще воды принесу…

Пока гости парились, их одежду унесли, оставив взамен в предбаннике чистые рубахи, порты и онучи. Все трое, утеревшись холщовыми полотенцами, переоделись. Вольге рубаха и порты оказались коротки, Улеб с Кузьмой улыбались, глядя, как он пытается тянуть узкие рукава от локтей. Кончилось тем, что Вольга махнул рукой и застегнул на голых запястьях свои браслеты. Улеб, перетянув рубашку поясом, вопросительно глянул на Кузьму:

– К раненым?..

В большой горнице было сумрачно. Свет, пробивавшийся в маленькие слюдяные окошки, едва разбивал полумрак, выхватывая из него большие рогожные мешки, набитые сеном. На мешках лежали люди, прикрытые одеялами. Не спали. Несмотря на полумрак, князя узнали – в горнице радостно загомонили.

Улеб склонился над ближним к нему воем, молодым, но уже с наполовину седыми усами и головой.

– Здрав будь, княже! – тихо сказал раненый, с трудом улыбаясь серыми губами – видно было, что ему больно говорить.

– Ты здрав будь, Тит! – ответил Улеб. – И быстрее – мне в войске здоровые нужны.

– Когда везли сюда, думал: помру, – сказал Тит. – Половчин саблей живот разрубил, кишки были видны. Но здесь лекарь добрый, – он перевел взгляд на Кузьму. – У него, говорят, все выздоравливают.

Улеб сунул в руку раненого несколько серебряных монет.

– Когда за табун серебром заплатят, еще дам. Здрав будь! – и перешел к следующему раненому. Вольга и Кузьма остались возле Тита.

– Что ты ему делал? – спросил Вольга, кивая на раненого.

– Зашил и все, – пожал плечами Кузьма. – Сабля кишки не задела: я понюхал рану – дерьмом не пахнет. Продезинфицировал и зашил. Смотри! – он откинул одеяло и рубашку Тита. От бока до бока поперек живота раненого шел ровный красивый шов. – Жара у него нет, значит, рана не гноится. Поправится.

– Чем шил?

– Сверху шелком, внутри -кетгутом. Как положено.

– Откуда здесь кетгут?

– В сарае блеет. Его и у нас из бараньих кишок делают. Почистили мне их, порезали вдоль. Я в спирте вымочил…

– А спирт у тебя откуда?

– Об этом позже, – улыбнулся Кузьма и прикрыл раненого. – Кстати, кто догадался ему разруб фибулами стянуть?

– Я. Одну застежку у хана убитого нашел, другую у князя взял.

– Так и думал, что ты. Молодец, что сообразил, не то живым бы не довезли. Крови он потерял мало. Надо будет сказать Марфуше, чтобы фибулы вернула. А ты, Тит, – строго сказал Кузьма раненому, – даже не думай вставать! Шов лопнет – кишки вывалятся. Зови, коли нужно, Меланью с горшком.

– Не буду более, боярин! – слабым голосом заверил Тит. – Я и звал, но пришла бояринька.

– Боярини тоже стесняться нечего! Она Богу обет дала – за вами ходить. Уразумел?

– Строг ты с ними! – заметил Вольга, когда они отошли.

– Как дети малые! – махнул рукой Кузьма. – Весь изрубленный, а вставать пытается. Но зато терпеливые: шьешь по живому – хоть бы вскрикнул! Только зубами скрипит. Одному недавно стопу ампутировал. Столкнулись они с половцами, стрела ранила ногу сквозь сапог, он выдернул и ездил два дня. Гангрена началась. Пилил кость по живому. Парень здоровенный, почти как ты, боялся: махнет кулаком – и самого зашивать придется. Ничего, утерпел, Только просил: "Быстрей, боярин, быстрей!"

Кузьма остановился у мешка, на котором лежал рослый молодец с легким пушком вместо бороды, откинул одеяло. Вместо правой ступни у раненого была культя, обмотанная холщовой тряпкой.

– Уже почти не гноится! – с гордостью сказал Кузьма. – Скоро и свадьбу играть можно. Так, Федор?

– Кому я нужен без ноги?! – угрюмо ответил раненый.

– После этой войны и безруких бабы разберут, – вздохнул Кузьма, – а тебя, молодого…

– Я гридень княжий. Как служить?

– На коне можно и без одной ноги. Левую в стремя – и в седло. А для сабли и щита руки есть. Там, откуда я пришел, одного безногого большое войско уже много лет ловит. По горам и долам. И все без толку.

– Он хан? – заинтересовался Федор, которого почему-то обрадовали последние слова. – Как Кончак и Кза?

– Хуже, – еще раз вздохнул Кузьма и повернулся к Улебу. – Идем, княже, к столу. А то хозяйка заждалась – у двери стоит, а позвать не решается…

Первую чару выпили молча. Улеб сморщился, жадно втягивая ноздрями воздух, и Кузьма торопливо подвинул ближе блюдо с огурцами.

– Закуси, княже. Вино сильно хмельное, забыл сказать.

– Заморское? – спросил Улеб, хрустя огурчиком. – Из греков?

– Сам делал. В моей стране все такое пьют.

– Крепкое, – задумчиво сказал Улеб, – и в голову ударило. Тепло по телу пошло. Медом пахнет, но вкус другой – горький. Меда я ведро на пиру выпить могу. Огурцы вкусные, – он взял с тарелки второй огурчик. – Хозяйка делала?

– Сам малосолил. Выпей еще, княже!

– Осторожнее! – воскликнул Вольга, видя, как Кузьма наполняет чашу Улеба до краев. – Это ж водка!

– Вино, – поправил Кузьма, ставя на стол глиняную баклагу. – Медовое, зельеное. Здрав будь, княже!

– И вы, бояре! – степенно ответил Улеб, поднимая чашу. Осушил и снова захрустел огурцами.

– Мясо пробуй, княже! – заторопился Вольга, придвигая Улебу большую латку (глиняную сковороду) со скворчащим в жиру содержимым. – Вкусное, жирное.

– Попробую! – пообещал Улеб, не переставая хрустеть огурцами. – Потом.

– Ну а мы сейчас, – весело сказал Кузьмы, цепляя ножом большой кус жирной свинины. Положил себе на блюдо и, нарезая кусками, стал с аппетитом есть, не обращая внимания на грозные взгляды Вольги. Тот, поняв тщетность своих усилий, вздохнул и последовал примеру Кузьмы.

Кузьма еще не раз наполнял чашу Улеба. Тот упорно уничтожал огурцы (по знаку Кузьмы принесли еще блюдо), не обращая внимания на мясо. И скоро это сказалось. Лицо Улеба раскраснелось, глаза заблестели. Он лихо шлепнул пониже спины подносившую закуску Меланью (та радостно взвизгнула), затем перевел взгляд на стоявшую в дверях и следившую за подносом блюд Марфушу.