Бориска Прелукавый (Борис Годунов, Россия) - Арсеньева Елена - Страница 4

Первым его чувством была обида на судьбу, которая в очередной раз подставила ножку. Борис ведь по-прежнему желал для сестры куда более высокой участи! Надеялся, что рыжая пакостница Анхен Васильчикова когда-нибудь осточертеет государю, тот возмечтает не о смехотворном сожительстве, а об освященном церковью браке. Тогда снова затеется выбор невест, и уж тут Борис костьми ляжет, но подсунет ему Ирину… А вон как все обернулось! Позже выяснилось, что похлопотал за Ирину Богдан Бельский, рассудив: все-таки Годуновы – родня какая-никакая, лучше Ирина, чем абы кто чужой при царевиче. Годунов мысленно пообещал когда-нибудь припомнить Богдаше «родственные хлопоты», вдребезги разбившие его собственные расчеты, и со свойственным ему холодным здравомыслием начал изыскивать способ, как обернуть в свою пользу то, что на первый взгляд казалось неудачей.

Что же, полностью прибрать к своим рукам, через руки сестры, младшего наследника престола – это тоже очень даже неплохо. Иван Васильевич не вечен, да и с Иваном, старшим царевичем, мало ли что может случиться. Ирина обожает старшего брата, никогда из его воли не выйдет. Борис будет управлять сестрой, а она братом. На трон воссядет Федор, но фактически царствовать будет он, Борис Годунов. Надо только набраться терпения. Может быть, это куда более верный путь к власти, чем через Анхен. Ведь рыжеволосая сиротка, забравшись в государевы палаты, совсем забыла, кому этим обязана, – изменилась разительно, стала грубой, немилостивой, так и норовила оскорбить и обидеть своего прежнего пособника.

Поэтому Борис не слишком-то жалел, когда Анхен померла в одночасье. Произошло это случайно, и о ней скоро забыли. Даже государь не горевал. Похоже, за время своего недолгого возвышения она успела крепко насолить и Ивану Васильевичу. Что ж, не диво при таком-то ее характере.

А вскоре случилось то, что и должно было случиться: царь начал искать себе новую жену. И нашел ее в семье захудалого, обедневшего дворянина Федора Нагого. Звали невесту Марьей, и была она красавица необыкновенная. Борис Годунов, недавно пожалованный в бояре, находился в числе дружек.

Он угрюмо смотрел на новую царицу. Молодая, сильная… если она понесет ребенка от царя, если родит сына… А никогда не разберешь причуд государева сердца: если полюбится ему младший царевич, вполне он может сделать своим наследником его, оставив в стороне и Ивана, и Федора…

На всякий случай Борис решил следить за молодой царицей. Конечно, сие было легче сказать, чем сделать, но Годунов знал, что человек, который хочет пробиться к власти, должен иметь глаза и уши во всех закоулках дворца.

«Глаза и уши» Годунова звались Ефимкой Поляковым. Этот маленький, сгорбленный человечек мог становиться незримым и беззвучным, он умел подслушать, казалось, даже мысли человека, не то что его поступки обнаружить. И вот однажды Ефимка Поляков, от волнения горбясь сильнее обычного, путаясь в словах и задыхаясь, нашептал Борису, что царевич Иван хаживает в покои государыни. Да не просто так хаживает – он слюбился с молодой государыней! Ефимка-де сам видел, что лежали они в одной постели и занимались блудодейством.

Годунов заставил верного соглядатая поклясться пред иконою, что не лжет. И пока Ефимка бился лбом об пол, бормоча: «Да развались моя утроба на тысячу частей, да лопни мои глаза, ежели лгу!» – Борис вспомнил, каким странным взглядом следил Иван за красавицей-невестой на отцовой свадьбе. Вот те на! А он-то решил, будто царевич возненавидел молодую мачеху! Получается, совсем наоборот!

Но тотчас Борис усмехнулся. Только дурак может подумать, что Иван вступил в связь с царицею по неодолимой любви. Он уже сменил трех жен и бог весть сколько «сударушек», как говорят в народе. Скорее всего, он тоже, как и Годунов, следил за царицей, искал, чем можно опорочить ее перед отцом, который не часто жаловал молодую жену своими посещениями: видать, уже пресытился ею. Вот и воспользовался ее одиночеством, слабостью, заброшенностью. Годунов знал, сколь циничен и расчетлив царевич, напрочь лишенный возвышенности духа, свойственной его отцу. Хотя… А может, и впрямь возгорелся сердцем на любовь?

Впрочем, побуждения, которые двигали молодым Иваном, не особенно волновали Годунова. В ту минуту он готов был пасть на колени под иконами рядом с Ефимкою и возблагодарить Бога и всех его святых, доказавших ему, что он, Годунов, – воистину избранный среди прочих. Не просто так даны были ему Ефимкой эти сведения. Не просто так! Он, Бориска Годунов, твердо стоит на своей стезе и сам владычествует своей судьбой. И судьба его будет воистину величава!

Борис запаленно перевел дыхание, с трудом отогнав опасные мечты, предаваться которым сейчас было совсем не время, и велел Ефимке подняться с колен.

Тот подлез снизу своей угреватой рожей природного доносителя, причем длинный нос его аж пошевеливался нетерпеливо, чуя поживу:

– Батюшка Борис Федорович, ты уж не обидь меня, сирого да убогого, сам знаешь, что токмо моим ремеслишком живем мы с тятенькой родимым, а уж я, верный раб твой, завсегда тебе отслужу за доброту твою!

– А когда я тебя обижал? – посунулся чуть в сторону Годунов, чтобы уберечься от слюны, брызги которой вылетали меж щербатых Ефимкиных зубов. – Грех пенять! Лучше скажи, здоровье тятеньки каково? Неужто еще живой, старый хрыч? Ему уже небось лет сто? Или поболее?

– Ну, сто не сто… – протянул Ефимка, – только он сам давно со счету сбился. Да вроде Бог милосерд, намерился наконец-то прибрать моего родителя. Коли будешь милостив, боярин, так отпустишь меня нынче в ночь в Москву: хочу при кончине его побывать, а изволит Господь, так и глаза закрыть.

– Неужто помирает старик? – недоверчиво спросил Годунов, и Ефимка закрестился в ответ:

– Помирает, уж который день помирает, а Бог даст – и насовсем помрет.

– Ну-ну, – задумчиво проговорил боярин. – В Москву, значит… Что ж, поезжай, коли надобно.

– Спаси Христос! – поклонился в пояс Ефимка. – А ты нынче же прямиком к государю, да, батюшка?

– К государю? – глянул исподлобья Борис. – Что, прямо сейчас? Но ведь время уж позднее. Спит, поди, царь-надежа.

– Коли спит, так проснется за-ради такой новости, – потирая руки, суетливо приговаривал Ефимка. – Это ж не новость, а чудо что такое! Небось ради нее и со смертного одра восстанешь, не токмо с ложа почивального.

– Ефимка, что-то ты языком молотишь не в меру! – сурово глянул Годунов. – Смотри, по краю ведь ходишь… по самому по краешку!

– Да нешто мы не понимаем? – посерьезнел Поляков. – Чай, не дурковатые какие-нибудь. – Однако глаза его так задорно блестели, так убегали от испытующего взгляда боярина, что Годунов насторожился.

Ефимка был его лучшим соглядатаем, а самым большим его достоинством была молчаливость. Однако картина, увиденная в царицыной опочивальне, похоже, потрясла убогое воображение доносчика настолько, что он впал в некое опасное умоисступление, бывшее сродни опьянению, когда человек не ведает, что творит, а его язык развязывается. Но преждевременная огласка никак не входила в намерения Годунова. И Ефимка мог стать опасен…

Бориска сделал вид, будто собирается к государю, а Ефимку велел отвезти к отцу. Поручил он это не кому иному, как доверенному слуге своему Акиму. Тот был немой (язык ему урезали в ногайском плену, откуда его несколько лет назад выкупил боярин), то есть молчаливее Акима мог быть только мертвец. Но слушать он мог преотлично, а потому выслушал тайное приказание своего господина весьма внимательно и опустил голову в знак повиновения.

Посмотрев вслед повозке, увозившей Ефимку в последний, невозвратный путь, Годунов, вместо того чтобы направиться к государеву двору, вернулся к себе домой.

Ближайшей целью Бориса было очистить путь к престолу для младшего государева сына – Федора Ивановича, который благодаря его любимой жене и сестре Годунова Ирине стал уже мягким воском в руках своего хитрющего шурина. И вот Бог дал наконец Борису в руки средство против Ивана… Однако боярин был не только хитер, но и умен. Он знал, что всякая палка – о двух концах, то есть всякое оружие, кое ты обратишь против другого, может быть обращено против тебя. В том, что он пустит добытый Ефимкою секрет в ход, сомнений у Годунова не было, только следовало хорошенько рассудить, как это сделать, чтобы и волки были целы, и овцы сыты.