Сборник рассказов и повестей - Лукина Любовь Александровна - Страница 1

Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, и проснулся. А проснувшись, вспомнил:

Вчера он вынул из кладовки все свои сокровища, построил их в шеренгу и учинил генеральный осмотр. Два корня он отбраковал и, разломав на куски, сбросил в мусоропровод, а остальные отправил обратно, в кладовку. Все, кроме одного.

Это был великолепный, трухлявый изнутри корень с четко выраженным покатым лбом и шишковатой лысиной. Шероховатый бугор вполне мог сойти за нос картошкой, а из-под изумленно приподнятого надбровья жутко зиял единственный глаз. Вдобавок вся композиция покоилась на неком подобии трехпалой драконьей лапы.

Прелесть что за корешок!

Все еще улыбаясь, он встал с постели и вышел босиком в большую комнату, где посреди стола на припорошенной древесной трухой газетке стоял, накренясь, тот самый комель. С минуту они смотрели друг на друга. И было уже очевидно, что остренькая шишка на сбоку лысины — вовсе не шишка, а рог. Ну да, маленький такой рожок, как у фавна.

— Ты — леший, и зовут тебя — Прошка, — с удовольствием сообщил он куску трухлявого дерева. — И страшным ты только прикидываешься. Ты — хитрый и одноглазый. Коготь я тебе, конечно, укорочу, а вот что правая щека у тебя вислая — это ты зря…

Тут он почувствовал беспокойство и оглянулся. Из большой комнаты очень хорошо просматривалась коротенькая — в три шага — прихожая, тупо упершаяся во входную дверь. Где-то там, далеко-далеко за дверью, его, должно быть, уже ждали. Хмурились, поглядывали на часы и, поджав губы, раздраженно постукивали ногтем по циферблату.

Он повернулся к комлю и, как бы извиняясь, слегка развел руками.

Наскоро умывшись, наскоро одевшись и наскоро позавтракав, он влез в пальто, нахлобучил шапку и взял с неудобной, причудливой, но зато самодельной подставки потертый до изумления портфель из настоящей кожи. Перед самой дверью остановился, решаясь, затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…

…и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: захлопнув за собой дверь, он обнаружил, что снова стоит все в той же прихожей, правда, уже малость подуставший, что портфель стал заметно тяжелее и что на воротнике пальто тает снег. Видимо, там, за дверью, была зима. Да, зима. Недаром же три дня назад стекла заволокло льдом почти доверху.

— Ну вот… — с облегчением выдохнул он. — Уже все…

В портфеле оказались продукты. Он перебросал их в холодильник и, чувствуя, как с каждой секундой усталость уходит, подошел к столу с комлем, посмотрел справа, слева…

— Нет, — задумчиво сказал он наконец. — Все-таки второй глаз тебе необходим…

Он перенес комель в кухню, зажег газ и, ухватив плоскогубцами толстый, в синеватой окалине гвоздь, сунул его острым концом в огонь, а сам, чтобы не терять времени, выбрал из груды инструментов на подоконнике заточенный в форме ложечки плоский напильник и со вкусом, не торопясь принялся выскабливать труху из полостей комля.

Когда закончил, гвоздь уже наполовину тлел вишневым. Осторожно вынув его из огня плоскогубцами, он убедился, что рука не дрожит, и приступил.

Раскаленное железо с шипением входило в древесину, едкие синеватые струйки дыма взвивались к потолку, вытягивались легким сквозняком в большую комнату и плавали там подобно паутинкам перед коричневыми с истертым золотым тиснением корешками книг, путались в хитрых резных подпорках полок.

И тут — нечто небывалое — взвизгнул дверной звонок. Рука с плоскогубцами замерла на полдороги от конфорки к комлю. Ошиблись дверью? Несколько мгновений он сидел прислушиваясь.

Вишневое свечение, тускнея, сползло к острию гвоздя и исчезло. Да, видимо, ошиблись… Он хотел продолжить работу, но звонок взвизгнул снова.

Пожав плечами, он отложил остывший гвоздь, отставил комель и, отряхивая колени, вышел в прихожую. Все это было очень странно.

Открыл. На пороге стояла искусственная каштановая шубка с поднятым воротником. Из кудрявых недр воротника на него смотрели блестящие, как у зверька, смеющиеся глазенки.

— Чай кипела? — шаловливо осведомилось то, что в шубке, бездарно копируя не то кавказский, не то чукотский акцент.

Опешив, он даже не нашелся что ответить. Шубка прыснула:

— Ну чо ты блынькаешь, как буй на банке? На чашку чая приглашал?

Оглушенный чудовищной фразой, он хотел было собраться с мыслями, но гостья впорхнула в прихожую, повернулась к нему кудрявой каштановой спиной и, судя по шороху, уже расстегивала толстые пластмассовые пуговицы. Решительно невозможно было сказать, где кончаются отчаянные завитки воротника и начинаются отчаянные завитки прически.

— Как… что? — упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка была сброшена ему на руки.

— Моргаешь, говорю, чего? — стремительно оборачиваясь, пояснила гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щечки подперли глаза, превратив их в брызжущие весельем щелки.

— Можно подумать, не ждал!

— Нет, отчего же… — уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой. Кто такая, откуда явилась?… Узнать хотя бы, в каких отношениях они — там, за дверью…

Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла посреди большой комнаты, и ее блестящие, как у зверька, глазенки, что называется, стреляли по углам.

— А кто здесь еще живет?

— Я живу…

— Один в двух комнатах? — поразилась она.

Ему стало неловко.

— Да так уж вышло, — нехотя отозвался он. — В наследство досталось…

Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким взглядом.

— Да-а… — со странной интонацией протянула она. — Мне, небось, не достанется… Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие — никогда не видела!..

— Своими руками, — не без гордости заметил он.

Уставилась, не понимая.

— Что ли, денег не было настоящие купить?… Ой, и телевизора почему-то нету…

Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, — и проснулся.