Любовные чары - Арсеньева Елена - Страница 26

– Ты чего, дурак, орешь? – спросила она сердито. – Напугал меня до полусмерти.

На сытой усатой морде выразилось совершенно человеческое возмущение. Очевидно, Макбет не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. Кот повернулся к Марине спиной, брезгливо тряхнул сперва одной, потом другой задней лапкой, выражая свое глубочайшее презрение неприветливому человеческому существу, а потом скользнул в узкую щель между досками и стеной.

– Макбет, ради бога! – в панике воззвала Марина, поняв, что сейчас останется одна. И, с неожиданной силой отшвырнув одну доску, потом другую, ахнула, увидев невысокий лаз в пол-аршина шириной. Не самое просторное отверстие, однако вполне достаточное, чтобы протиснуться человеку. Что Марина и проделала незамедлительно.

Пробежав несколько шагов на полусогнутых, она вдруг ощутила, что потолок поднялся, и осторожно распрямилась, пытаясь проникнуть взором сквозь тьму. Похоже, она оказалась в подземелье, где вода сочилась сквозь стены. О господи, не вернуться ли? В башне хотя бы сухо. Куда чертов Макбет ее завел?

– Мяу! – раздалось у ног.

– Вот что, друг, – сказала Марина любезно. – Ты меня сюда завел, ты и выводи.

Макбет немедленно ринулся вперед, и ей пришлось припустить со всех ног. Белый клок тумана мелькал впереди, и Марина старалась не думать, что не найдет дороги назад. Теперь у нее оставался только один путь – вперед, и один проводник…

– Макбет! – заорала она в страхе.

– Мяу! – немедленно отозвался кот, будто сказал: «Не бойся, я здесь».

Макбет откликался всякий раз, когда Марина пугалась, и роль проводника выполнял исправно. Вскоре под ногами стало сухо, пол начал повышаться, и наконец Марина споткнулась о ступеньку. Лестница!

Она была такая же винтовая, как в башне. Может, кот привел ее в другую? Хорошо бы: она обитаема, там комнаты Джессики и, кажется, Джаспера. Там-то уж, если Марина начнет кричать, ее наверняка услышат. И вдруг она осознала, что Макбета впереди нет.

– Кис, кис! – окликнула Марина, на нелепое мгновение вдруг озадачившись размышлением, понятен ли английским котам русский призыв.

– Мяу! – послышался отзыв.

Где же Макбет? Его по-прежнему не видать, и голос словно из-за стены слева доносится. Марина зашарила по камню руками и ничуть не удивилась, когда наткнулась на две доски. Их удалось раздвинуть и протиснуться в образовавшееся отверстие.

Потянуло запахом свечей и еще чем-то сладковатым, приторным, не то духами, не то курениями. А вот и Макбет – спасительное белое облачко! Марина погладила его и прошептала по-русски:

– Спасибо, голубчик Макбетушко! Век за тебя буду бога молить.

Однако кот, похоже, понял.

– Мя-а-у! – был снисходительный ответ, в котором Марина отчетливо различила: «Не стоит благодарности!» Затем он исчез опять, но Марина успела заметить промельк света, колыханье тяжелых складок – и поняла: теперь от спасения ее отделяет не стена, а какая-то занавеска, ковер или гобелен. Раздвинула плотную ткань – и едва не зарыдала от счастья, увидев ярко освещенную комнату и Макбета, который сидел перед горящим камином и ожесточенно вылизывался.

На Марину он даже и не взглянул, почитая свое дело сделанным… однако на нее во все глаза смотрел какой-то изможденный человек, лежавший в углу на кушетке. Он простер к Марине темную исхудалую руку и едва слышно шепнул:

– Спасите меня! Спасите…

Добрая самаритянка

Джаспер! Марина узнала его голос, но продолжала недоверчиво вглядываться в пергаментное лицо. Кожа обтянула скулы, глаза ввалились, губы ссохлись…

– Что с вами? – Марина ринулась вперед, забыв о своих приключениях и не извиняясь за то, что проникла в комнату как бы сквозь стену.

– Умоляю, – голос Джаспера стал едва слышен, – дайте мне кальян!

Марина впервые слышала это слово, однако глаза Джаспера были устремлены на некое подобие курительной трубки, соединенной с сосудом, полным воды. Трубка лежала на столе, а рядом с нею – комок какой-то серой грязи и тонкая игла.

– Возьми иглой немножко…

Марина поняла, что надо отколупнуть грязи и положить в трубку. В сомнении оглянулась на Джаспера, но встретила такой молящий взор, что перестала сомневаться. Затем, как просил Джаспер, поднесла конец трубки к прыгающим серым губам. Ох, да как же можно было оставить беспомощного человека в одиночестве? Наверное, это какое-нибудь заморское лекарство и очень хорошее: после двух-трех глубоких вдохов грудь Джаспера перестала судорожно вздыматься, страдальческие морщины на лице разгладились.

Марина поправила ему подушку, невольно заглядевшись на черный с золотом узор: огромный змей, в точности Горыныч из сказок, только одноглавый. И халат, в который облачен Джаспер, расшит такими же чудовищами. А покрывало – пышными цветами несказанной красоты и длиннохвостыми птицами, какие могут присниться лишь во сне и петь звонкими, сладостными голосами. Не к их ли пению прислушивается сейчас Джаспер, раз на губах его играет блаженная улыбка? Лицо мужчины разительно изменилось, помолодело, и Марина подумала, что в былые годы он, наверное, был красив. Не так, конечно, как Десмонд, но все же…

Что-то хрустнуло под ногой, и Марина заметила, что наступила на скомканный лист бумаги. Комками усыпана вся комната, а некоторые разорваны в клочья, покрывавшие зеленый ковер, будто ранний снег.

Марина оглянулась на Джаспера. Тот спал, крепко, безмятежно. Что он тут натворил, зачем бумагу рвал?

Марина подняла один листок. Написано от руки и все исчеркано! Она невольно принялась читать: «…Крэнстон. Она была в такой ярости, какую я и не предполагал увидеть на ее фарфоровом личике. Кто бы мог подумать, что хорошенькая куколка способна на такой пыл! Теперь я верю Джорджу, который говорил, что она истинная фурия в постели. Она едва не разорвала меня в клочки, хотя я всего лишь брат…»

Связный текст оборвался. Марина подняла другой листок. Бумага совсем желтая, чернила выцвели – очевидно, запись была сделана раньше предыдущей.

«Как он мог! Как у него хватило злости! Да какова же беда молодому человеку пытаться жить своим умом? (Далее вычеркнуто.) Ехать надо, я чувствую определенно. Не то он (слова неразборчивы)… и не оглянется на убитого. Он никогда не любил меня так, как Джорджа, да и мне нужна от него не любовь, а лишь деньги. Видел ли кто-нибудь такие чувства меж сыном и отцом? Я стыжусь себя, а его презираю!»

Марина ахнула, поняв, что перед ней дневник Джаспера Маккола, изорванный в приступе ярости или отчаяния. А может, приступ болезни помрачил ум мужчины, заставив уничтожить исповедь, как бы отрекаясь от всего, чем жил.

Ей было неловко читать записи – будто подслушиваешь разговор, не предназначенный для чужих ушей. Но ею овладело лихорадочное нетерпение. Что-то подсказывало: читая записи Джаспера, она немало узнает о своих новых родственниках, и это поможет ей держаться в общении с ними верного тона.

И она поднесла к глазам новый листок…

«Все-таки, хоть у них разные матери, они сыновья одного отца, а потому – два его живых повторения. Их основные черты: гордость, отвага странствующего рыцаря и безжалостное сердце. Что в Алистере, что в Десмонде уживаются две страсти: лошади и женщины. Они приручают первых и укрощают вторых с одинаковой легкостью… Алистер кажется истинно влюбленным, хотя я и наблюдаю за ним с недоверием. В нем есть нечто роковое, он фаталист. Я нахожу подобную обреченность и в себе. И как мне жаль невинное, прелестное существо, которое всецело предалось ему! Их любовь напоминает цветок, который приглянулся садовнику для букета и будет скоро сорван, а значит – увянет. Впрочем, поживем – увидим».

Больной пошевелился, и Марина судорожно разжала пальцы. Но Джаспер не обратил на нее внимания. Дрожащей рукой он дотянулся до иглы и проткнул ею шарик в трубке. Оттуда вырвался воздух, и Джаспер с наслаждением затянулся сладковатым дымом. Глаза его опять полузакрылись, чубук выпал изо рта. Он вновь задремал, и Марина без зазрения совести схватила новый листок.