Золотые апостолы - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 32

У меня, наверное, что-то случилось с лицом, потому что Виталик вдруг испуганно схватил меня за плечо.

– Нет, что ты! Тела нет. Только сумочка.

Он усадил меня на лавочку.

– Случайно нашли. Из-за телефона, – он достал из сумочки маленький аппаратик в аккуратном кожаном чехле. – Женщина одна проходила мимо, услышала: музыка играет… Рите звонил кто-то, настойчиво, поэтому и нашли. Мы потом посмотрели – один и тот же номер, вызовов шесть. Тоже сотовый, сейчас выясняют кто. Сумочку женщина принесла в милицию, а мы потом прочесали все вокруг. Ничего. Наверное, просто выбросили. Документы, деньги, ключи от машины – все на месте… Это не ограбление. Ее целенаправленно похитили.

– Если я был бы рядом!

– Успокойся! – Виталик положил мне руку на плечо. – Я знаю, что тебя Ровда вывез из города. Нам, к сожалению, поздно сообщили…

– Он и сейчас меня ищет.

– Ровда? – удивился он. – Он сидит дома под подпиской о невыезде. Завтра я предъявлю ему обвинение в превышении служебных полномочий. Ты ж ничего знаешь! – хлопнул он себя по лбу. – Вашу кассету еще вчера я показал шефу, а она переправила ее, куда следует. Тут еще в столице Горкой заинтересовались: позвонили нам, позвонили другим – велели оказывать тебе и Рите всевозможное содействие в поисках. Бросились вас искать, говорят: Ровда под конвоем вывез Акима из города. Как только доложили в столицу, его тут же сняли… Тогда и Риту стали искать…

– Никаких зацепок?

– Никаких, – вздохнул Виталик. – Продавщица в магазине видела, как к ней на улице подошла какая-то "монашка", они поговорили и ушли вдвоем. И больше никто и ничего. Мы обыскали монастырь, каждый уголок, потом дома наиболее ревностных прихожан, тех, кто постоянно был при отце Константине…

– Он уже не отец.

– Знаю. После того, как пошел этот натиск из столицы, его вызвали в районную администрацию и велели в течение суток выметаться из монастыря.

– Я его побил сегодня.

– Мне тоже хотелось… – вздохнул Виталик. – Но я при исполнении… Пойду, – он встал. – Все дороги из Горки перекрыты, ее не вывезут. Отдыхайте! Я уверен: Рита жива! Похитили сдуру и прячут где-то. После сегодняшнего тарарама испугаются и отпустят… Вот увидишь! Это же Горка, здесь маньяки не водятся…

"А дикие звери, что загрызают людей?" – хотел спросить я, но не стал. Дикие звери не имели никакого отношения к исчезновению Риты. И, слава Богу!

Невыносимая усталость вдруг навалилась на меня: я едва пожал протянутую Виталием руку. Затем встал и, едва волоча ноги, пошел в дом. В веранде я в изнеможении повалился на койку прямо в одежде. Последнее, что запомнилось: щелчок замка. Дуня запирала за нами дверь…

Четыре тени сновали в предрассветных сумерках у низкой стены. Двое замешивали раствор в больших деревянных корытах и подносили кирпичи, двое других быстро укладывали их в стену. Один из каменщиков, завершив ряд над кирпичным замком низкого, на уровне его пояса свода, отложил мастерок. Ополоснув руки в ведре с водой, он вытер их о чистую тряпицу, заткнутую за пояс. Снял фартук и подошел к грубо сбитым деревянным подмосткам в углу. Мгновение постоял над лежавшим на них длинным белым свертком, затем осторожно поднял его и понес к стене. Там, встав на колени, аккуратно уложил ношу в еще сырую кирпичную нишу. Но с коленей не встал. Так и остался.

Трое других каменщиков молча стояли рядом. Показавшийся из-за противоположного берега реки оранжевый краешек солнца прогнал сумерки, но внутри новостройки было по-прежнему сумрачно: тени от свежевозведенных и пока еще невысоких стен монастыря покрывали лица людей вуалью печали. Прошло несколько минут. Один из каменщиков, самый молодой и еще безусый, нервно оглянулся по сторонам.

– Совсем развиднелось, батька! Скоро Доминик приедет. Повадился каждое утро…

Тот, к кому были обращены эти слова, не отозвался. Только задавленно всхлипнул, перекрестился и встал.

– Закладывайте!

Трое каменщиков тоже перекрестились и взялись за мастерки. Старший артели, высокий, широкий в кости мужчина с наполовину седой бородой молча смотрел, как аккуратная кладка – шов в шов с остальной стеной, медленно скрывает нишу и то, что лежало сейчас в ней.

…Мелодичный цокот подкованных конских копыт прервал работу. Цокот утих, и внутрь новостройки вошел невысокий плотный молодой человек в богатом кунтуше и высоких сапогах.

– Уже работаете? Добже! – весело сказал он и подошел к сгрудившимся у стены каменщикам. – И стена поднялась со вчерашнего…

Он ковырнул пальцем свежий раствор в шве между кирпичами.

– Не поползет, как у прежних?

– Нет, – коротко отозвался седобородый. – Они фундамент поленились как следует сделать, вот стена и ползла. Мы его укрепили. На века. Только денег на хороший раствор надо бы больше. На простом стены долго не простоят.

– А сколько простоят? – сощурился вошедший.

– Лет сто.

– А вы сколько жить собираетесь?

– Монастырь строим, пан Доминик…

– Скажите спасибо, что граф Чишкевич, католик, дал денег на монастырь схизматиков. Сколько дал, столько и дал, – с хитроватой усмешкой ответил Доминик и прикрикнул: – Что стоите? Работайте!

Однако каменщики не подчинились, и Доминик, насупившись, подошел ближе. Трое молодых мастеровых, двое уже возмужавших, с усами, и самый юный угрюмо стояли, заслонив своими спинами нишу. Доминик бесцеремонно раздвинул их и заглянул за невысокую кирпичную перегородку.

– Что это?

Он попытался достать сверток рукой, но седобородый глава артели бесцеремонно оттеснил любопытного в сторону.

– Не трогай! Это дочка моя, Ульяна. Хороним.

Доминик возмущенно сверкнул глазами и вдруг захохотал.

– Ты… Ты хоронишь свою дочь в стене храма? Как графиню? На кладбище места не нашлось?

– Не нашлось, – угрюмо ответил седобородый. – Поп не разрешил.

– Самоубийца? – сощурился Доминик.

– От любви умерла. Вместе с женихом. Родители его не хотели, чтобы он ее брал, они богатые, поэтому сказали, что ведьма… Она не ведьма! Она моя дочка. И раз попы не захотели над ней один раз помолиться, будут молиться теперь каждый день!

Доминик снова хохотнул, но, поймав взгляд седобородого, утих.

– Вот будет храм у схизматиков! Рассказать кому…

Он двинулся к выходу. Но седобородый преградил ему дорогу.

– Пусти! – возмутился Доминик.

– Побожись, что никому не скажешь.

– Да ты!.. Ты, хлоп, смеешь мне?…

Но седобородый остался на месте. Трое других каменщиков подошли и встали рядом. Один как бы невзначай прихватил по пути из корыта, где мешали раствор, лопату.

– Божись! – сердито сказал седобородый. – Помолись по-вашему. И крест целуй!

Доминик затравленно оглянулся по сторонам, затем бросил взгляд на незакрытую еще кирпичной кладкой нишу и перекрестился слева направо ладонью.

– Патер ностер… – забормотал тихо, затем вытащил из-под высокого воротника золотой крест на витой цепочке и коснулся его губами.

– Все?

Седобородый молча освободил дорогу. У ворот новостройки Доминик обернулся. Четверо каменщиков мрачно смотрели на него.

– Тебя как зовут?

– Микифор Бабоед! – отозвался седобородый. – А это сыны мои: Микифор, Микита и Микола.

– Я запомню! – прошипел Доминик и шмыгнул в проем…

– Аким! Аким!…

Я вскочил. Дуня стояла перед кроватью, глядя на меня встревоженными глазами.

– Там пришли…

Я посмотрел ей через плечо. На пороге веранды стоял невысокий крепкого сложения мужчина. Круглое лицо, чуть тронутые сединой красивые волнистые волосы, маленькая бородка… Он бросил сумку, которую держал в руке, на пол и шагнул ближе.

– Меня зовут Кузьма Телюк, – сказал он звучным голосом. – Нашел вот.. – и добавил, кусая губы: – Ну что, наломали дров?..