Мученик англичан - Лепеллетье Эдмон - Страница 30

XIX

Маркиз Люперкати отказался последовать за горничной на кухню, куда его так нагло отослала та, которая была его женой. Он был страшно голоден, он чувствовал, что не в состоянии владеть собой, что не мог бы пройти мимо уставленного блюдами стола, что способен, словно голодный пес, наброситься на кушанья. Но он не мог, не хотел принимать подачки от женщины, которая отказывалась признать в кем супруга и ставила его в положение нищего, мошенника, паразита, которого следовало бы отдать в руки полиции, но которого из жалости, из брезгливого сострадания кормят, чтобы презрительно прогнать потом.

Поэтому когда горничная передавала кухарке приказание маркизы дать поесть ее странному гостю, Люперкати собрал остаток сил и поспешно выскользнул на улицу, чтобы не сдаться в самый последний м и не уступить чувству голода.

Он пошел по улице куда глаза глядят, погрузившись в грустные думы. Он забыл даже голод, вспоминая отдельные моменты свидания с женой. Так, значит, она не захотела признать его! О, теперь не могло быть сомнений, что эта некогда столь любимая им Лидия – просто злая и безжалостная лгунья. Разумеется, он страшно изменился. Война, ссылка, тюрьма, нищета и лишения докончили то, что начали страшные раны от лошадиных копыт и сабельных ударов. Конечно, узнать его было трудно. Но голос, манеры, взгляд – все это у него нисколько не изменилось, и если бы Лидия не преследовала особую цель, если бы она хотела его возвращения, то она признала бы его. Ну, не сразу – так она дала бы ему возможность представить неопровержимые доказательства, подождала бы с подписанием того ужасного документа, который непонятным для маркиза образом делал его официальным покойником, мертвецом в глазах властей. Но Лидия не стала ждать, она оттолкнула его, выгнала с оскорблениями и угрозами.

Он вспомнил о свадьбе, назначенной на завтрашний день. Господи, это так понятно! Не имея столько времени от него вестей, считая его мертвым, его жена могла забыть его, полюбить другого, жаждать соединения с новым предметом своей страсти. Но неужели же чувство долга не должно было подсказать ей, что раз возможны хоть какие-либо сомнения в ее вдовстве, то она должна сначала устранить их, сначала проверить – не официально, а перед самой собой – свои права на второй брак. Но она довольствуется только чисто внешними формальностями. А совесть… Э, да есть ли совесть у этой мерзкой женщины?

Маркиз вспомнил выражение глаз Лидии во время разговора с ним. Чувствовался только один безумный страх: как бы пришельцу не удалось доказать свое тождество с маркизом Люперкати! И в то же время мысль перенесла его к тем временам, когда он задавал в Неаполе блестящие празднества. Он был тогда молод, красив, богат, занимал видное положение. Какой любовью окружала его тогда Лидия, как часто во время веселых балов в их неапольском палаццо он ловил на себе ее влажный, томный взгляд, как обвивала она потом своими точеными руками его шею, как говорила ему слова любви, казавшиеся музыкой, нежной, сладкой музыкой с ритмом поцелуев! Неужели и тогда она лгала ему, неужели и тогда вся ее любовь была только комедией?

Да, так оно и было! И Люперкати чувствовал, что это жестокое свидание одним ударом лишало его Лидии и в настоящем и в прошлом.

Он очнулся уже на мосту, через который проходил совершенно машинально. Он остановился и оперся на перила. Внизу катились сероватые волны Сены, которые, казалось, говорили ему: «Приди к нам, страдалец! Приди к нам, так уставший и измучившийся! В наших объятиях ты найдешь отдых, покой и забвенье! Мягко охватим мы тебя, мягко, заботливо окутаем, покроем лаской, и под душными поцелуями наших струй смолкнут страдания и все – и настоящее, и прошлое отлетят далеко-далеко от твоей исстрадавшейся души! Немножко энергии, маленький прыжок – и ты сразу будешь излечен, утешен, спасен… О, приди же к нам, меланхолический путешественник жизни, приди! Ты найдешь у нас ее сестру – добрую, нежную смерть! Так приди же, приди!»

Люперкати сделал резкое движение, вцепившись в перила. Еще момент – и он сделал бы свое последнее в жизни движение…

Вдруг послышались звук труб и отчетливый топог копыт – невдалеке проходил полк.

Люперкати гордо выпрямился, словно безумный, осмотрелся по сторонам, вытер грязным рукавом пот, набежавший на лоб, и пробормотал:

– Нет, нет! Солдат не должен кончать жизнь самоубийством. В итальянской армии генерал Бонапарт так выражался в своей прокламации: «Солдат, убивающий себя, ничем не лучше дезертира. Каждый должен отбыть в жизни свою воинскую повинность!» Я еще не отбыл ее, я буду жить!

Маркиз торопливо бежал от искушения; стараясь не слушать призывный голос волн, он поспешил перейти через мост, углубился в сеть мелких переулочков, вившихся в то время около Тюильри, дошел до улицы Сент-Оноре и пошел по ней.

Перед каким-то модным магазином стояла карета, в которой сидела хорошенькая и кокетливая дама; на тротуаре стоял мужчина с военной осанкой, прощаясь с нею.

Люперкати не обратил особенного внимания на мужчину, но вдруг услыхал, как дама, высунувшись из окна кареты и обращаясь к своему собеседнику уже откланявшемуся ей и собиравшемуся идти своей дорогой, крикнула:

– Генерал Анрио! Генерал Анрио! Я подумала, что завтра вам лучше не приходить, а придете послезавтра в тот же час!

– Слушаюсь, баронесса! Значит, до послезавтра! – ответил генерал.

Баронесса де Невиль знаком своей крошечной руки окончательно простилась с влюбленным генералом, и пара добрых лошадей быстро помчала ее домой, а генерал Анрио, провожавший баронессу в различные магазины, где она делала покупки, направился пешком к Вандомской площади. Герцогиня Лефевр ждала его, и он предпочитал, чтобы его не видели в обществе баронессы де Невиль, против которой милая мадам Сан-Жень была сильно предубеждена – несправедливо, конечно, как думал Анрио, но непреклонно.

Маркиз Люперкати, услыхав имя Анрио, сделал жест сильного удивления, побежал за генералом, обогнал его, посмотрел ему в лицо и пробормотал:

– Ну, конечно, это он! Он не узнает меня. Может быть, Лидия не так уж виновата? Я действительно стал неузнаваем!

Тем временем Анрио, остановившись, искоса поглядел на этого подозрительного незнакомца, осмелившегося так нагло заглядывать ему прямо в лицо.

– Анрио! Неужели ты не узнаешь меня? – спросил Люперкати, вплотную подходя к генералу.

– Абсолютно нет! – сухо отрезал генерал, недовольный тем, что его так фамильярно называет по имени какой-то проходимец, и при этом покраснел и оглянулся в сторону кареты баронессы – ему было бы очень совестно, если бы она могла видеть его в таком далеко не блестящем обществе.

– Анрио! Вспомни походы на немцев и австрийцев, которые мы совершили вместе! Вспомни, как мы бесстрашно неслись всегда вперед за нашим орлом Наполеоном! Мы почти всегда были вместе, и лишь двенадцатый год разделил нас. Ты остался во Франции, а я в штабе Мюрата совершил поход и отступление из этой ужасной России.

– Так значит, вы…

– Люперкати, маркиз Люперкати, из генерального штаба Мюрата!

– Ах, старый товарищ! Так вот где пришлось мне найти тебя! Ну, поцелуй же меня скорее! Но мне говорили, будто ты умер?

– Разве мы, старая гвардия, умираем! – весело сказал Люперкати и сейчас же прибавил: – Вот только порою… от голода!

– Что ты говоришь, товарищ!

– Говорю, что вот уже два дня ничего не ел, так что ты бесконечно обязал бы меня, если бы покормил!

– Скорей, товарищ, пойдем, в этот ресторан и вели себе подать все, что хочешь. А за десертом, когда ты насытишься, ты расскажешь мне о своих несчастиях, как это ты оказался живым, когда все считали тебя мертвым, и что с тобой сталось с тех пор, как мы расстались. Как случилось, что я встречаю тебя в таком ужасном виде. Пойдем! Ба! Герцогиня подождет!

Анрио привел старого боевого товарища в ближайший ресторан, и Люперкати, удовлетворив аппетит, рассказал ему свою историю, тесно связанную с историей осужденного на смерть короля Мюрата, который хотел с оружием в руках вновь овладеть своим королевством.