Царица без трона - Арсеньева Елена - Страница 62

Народ со всех сторон бежал в Китай-город. На Красной площади толпилось уже до двухсот пеших заговорщиков; только главные зачинщики – Шуйский, Татищев, Голицыны были на конях.

– Что за тревога? – спрашивали набегающие люди, которые ни о чем не ведали, а заговорщики выкликали в разные стороны:

– Литва стакнулась убить царя и перерезать бояр наших! Идите в Кремль бить литву!

Эта весть мгновенно разнеслась по площади, а затем и по городу. Все поляки, остававшиеся в своих домах – ведь было еще раннее утро! – были обложены толпой, готовой грабить и убивать. Все поляки или люди в иноземном платье, на беду свою вышедшие из дому и застигнутые на улице, тотчас поплатились за это жизнью, и, когда появился отряд польских верховых, стремящихся прорваться к Кремлю, его тотчас осадили, потеснили, а улицы на подходе к Кремлю заключили рогатками. В Москве всегда с наступлением ночи многие улицы перегораживали рогатками, чтобы не шастали в темноте всякие лихие люди, не пугали спящих горожан; теперь эти рогатки сделались орудием бунтовщиков. Там же, где рогаток не было, в ход пошли бревна, выломанные из мостовой. Не только зрелые мужчины, но даже едва вошедшие в возраст юноши с полудетским пухом на щеках бежали в тот час с луками, стрелами, ружьями, топорами – что у кого было, хотя бы просто с дубинками, крича:

– Бей поляков, бей литву, тащи все, что у них есть!

Толпа врывалась во все дома, где жили поляки, не боясь ошибиться. Ведь дома эти были заранее помечены по приказу Шуйского, к тому же, как известно, лес рубят – щепки летят. Тех, что пытались защититься, убивали на месте, а те, кто позволял ограбить себя донага, имели надежду остаться в живых, но лишились и вправду всего, даже чем грех прикрыть.

Смятение царило во всем городе.

В это время князь Шуйский, держа в левой руке крест, а в правой – обнаженную саблю, ворвался в Кремль через Фроловские [65] ворота. Перед Успенским собором он соскочил с коня, торопливо помолился перед иконой Владимирской Божьей Матери и крикнул окружающим:

– Кончайте скорей с вором и разбойником Гришкой Отрепьевым. Если вы не убьете его, он нам всем головы снимет. Во имя Господне идите против злого еретика!

Набатный звон раздавался уже в Кремле.

Басманов услышал его в мыльне. Кое-как вытерся, оделся, побежал в покои государя. Он ни на миг не поверил, что звонят к пожару. Тут было что-то иное. И, кажется, он уже знал что. В каком-то переходе выглянул в окошко и увидел то, что видел иногда в самых страшных своих сновидениях: толпу, бегущую по Кремлю. Толпу, вооруженную чем попало и готовую проливать кровь.

– Стойте, безумные! – закричал Басманов, высовываясь сколько мог в узкое оконце. – Остановитесь во имя Господа Бога! Одумайтесь!

– Отдай нам своего царя-вора, тогда поговоришь с нами!

Стрела вонзилась в оконницу рядом с лицом Басманова. Он отпрянул, зная, что во второй раз лучник промаху не даст и другая стрела окажется у него во лбу. Какой-то миг стоял, глядя, как трепещет оперенье качающейся стрелы, слушая, как еще звенит она, взвихренная стремительным летом, а сам словно бы слышал чей-то голос:

«Я тебе, государь, раз поклявшись, верен буду до смерти!»

Опомнился, ринулся дальше, в покои царя. Тут, в передней комнате, столкнулся лицом к лицу с Димитрием и, не сдерживая ярости, закричал на него как на мальчишку:

– Не верил мне, не верил своему верному слуге! Вот, дождались! Бояре и народ идут на нас!

Они обменялись взглядами, и тут распахнулась дверь, и в покои ворвался какой-то человек, одетый во все белое, словно призрак, с безумным лицом оголодавшего по крови убийцы. Это был казенный дьяк Тимофей Осипов, который нынче простился с женой и детьми навеки, исповедался, причастился и, томимый желанием принять мученический венец, явился убивать расстригу.

Сбитая с толку охрана пропустила его, очевидно, потому, что в руках его не было оружия, да и Димитрия с Басмановым это в первую минуту успокоило. Они решили, что дьяк явился им что-то сообщить.

Так оно и оказалось.

– Ну, кесарь безвременный, проспался ты? – тихо, вкрадчиво спросил Осипов. – Пришла пора давать ответ людям. За все, за все… Велишь себя именовать непобедимым императором и кесарем? Но это Богу противно! Ты не кесарь, ты вор, расстрига, ты Гришка Отрепьев, чернокнижник, еретик и обругатель православной веры!

С этими словами он выхватил из-под полы нож, уже обагренный кровью. Так вот чем объяснялось, что он легко прошел в палаты государевы, небось уж попробовал остроты своего оружия на каком-нибудь стражнике!

– Так получи, вор… – начал было Осипов вещать вновь, занося руку, однако Басманов не дал ему продолжить: рассек надвое саблею. Потом с недюжинной силой схватил тело дьяка и вытолкнул его в окно. Это было встречено воплем толпы, которая снова рванулась на приступ.

Дворец, казалось, шатался во все стороны – с такой силой билась толпа в двери. Наконец она ворвалась внутрь.

– Держитесь, мои верные алебардщики, не пускайте их! – закричал Димитрий, не зная, что внизу вместо сотни стражи только три десятка ее, не понимая, почему нападающие продвинулись так далеко. Кроме них, во дворце было только человек двадцать музыкантов – народ не воинственный и безоружный; вдобавок все они разбежались по углам, когда поняли, что дело плохо.

Между тем алебардщики не могли больше сдерживать толпу. По ним дали залп из ружей; кто упал, кто сдался и сложил оружие. Человек пятнадцать ринулись спасаться на верхние ярусы, думая там встать в оборону, но не успели: толпа вслед за ними вломилась на лестницу и сбила стражу Димитрия с ног.

Путь в царские покои был открыт.

– Спасайся, государь! – крикнул Басманов, понимая, что теперь надеяться можно только на чудо. – Я умру за тебя, спасайся!

Они переглянулись напоследок, и в глазах Димитрия сверкнуло яростное пламя. Он оттолкнул выступившего вперед Басманова и закричал:

– Подайте мне мой меч! Где мой меч?

Он ждал, что Михаил Скопин-Шуйский явится на пороге тотчас, однако государев мечник исчез бесследно вместе с доверенным ему оружием.

– Он предал меня! – воскликнул Димитрий. – Иуда… Да будет тебе страшная, лютая смерть, умрешь в муках и захлебнешься своей кровью!

Он выскочил в сени, у Фюрстенберга, стоявшего на своем посту несходно, выхватил алебарду и ринулся вперед, на толпу, крича:

– Я вам не Годунов!

Какой-то человек с рыжеватыми волосами сунулся было к Димитрию с саблей, но при виде алебарды юркнул в толпу.

Димитрий орудовал алебардой так ловко, что ухитрился свалить двух или трех нападающих, а потом чья-то рогатина, совершенно такая, с какой царь когда-то ходил на медведей, вышибла оружие из его рук.

Из толпы выстрелили, но люди мешали друг другу, и выстрелы не попадали в цель. Однако Басманов понимал, что в другой раз промаху не будет. Он с силой оттолкнул царя к себе за спину, так что тот оказался в другой комнате, захлопнул за ним дверь и пошел на толпу, опустив свою саблю и пытаясь воззвать к разуму этих безумцев:

– Опомнитесь, опомнитесь, братья бояре и думные люди! Побойтесь Бога! Усмирите народ, не делайте зла царю, коему вы присягали, не бесславьте себя!

Из толпы вырвался Михаил Татищев. При виде его у Басманова на миг отлегло от сердца, он опустил саблю. Ведь Михаил был обязан его хлопотам тем, что воротился из ссылки, был вновь приближен ко двору, обласкан царем… Татищев поможет ему призвать толпу к разуму!

Но Басманов не знал, что против них с Димитрием вышли изменники.

Татищев махнул рукой, и несколько ражих мужиков навалились на Басманова, отняли саблю, заломили ему руки назад. Татищев подошел, плюнул ему в лицо:

– Вот же тебе, вражий пособник! – и ударил его кинжалом в сердце.

– Спасайся, государь! – успел еще прохрипеть Басманов, а потом струя крови вылетела из его рта и, словно последний, уже посмертный плевок, ударила в лицо предателя.