Справа оставался городок - Щербакова Галина Николаевна - Страница 18

Полина и Тамара были в темных закрытых платьях.

– Садитесь, поешьте, – сказала Полина. – Горе-то какое.

– Жизнью не дорожат теперь, – услышал Илья тихий голос деда. – Никто теперь ничего не боится. А в забое нужна осторожность…

– И то верно, – согласилась Полина. – Каски не надевают, на ходу из клети прыгают. Это дед верно говорит… Но оно еще и судьба. Какой и прыгает, и на мотоцикле как сумасшедший носится, а живой…

– Конечно, судьба… Чего ж ты удивляешься? – Дед посмотрел на Илью, предлагая ему согласиться. – У каждого своя…

– Ну тебя, дед, – сказала Полина. – Не гаркай. Никто не знает, что есть, а чего нет…

– Да ладно, мама, – тихо перебила ее Тамара.

И они замолчали. Кто-то прошел по улице в черном. Напротив, во дворе Кузьменко, ходила Антонина, подвязав волосы черной косынкой… Недалеко, подумал Илья, прятали на улице черный цвет – достали его враз. А две черные фигуры стучали в окошко Мокеевне.

– Тут как тут, – сказала Тамара. – Я, мам, тетку Шурку и Боровчиху боюсь.

– Ну и зря, дочка. – Полина вышла на крыльцо. Интересно, зачем пришли к Мокеевне обмывальщицы, – определенно что-то просить. – Такую работу тоже кому-то надо делать. Я вот не умею. Ты боишься. А от этого никуда не уйдешь, все к этому приходят.

Илья тоже вышел на крыльцо, мысленно соглашаясь с Полиной. Был у него какой-то опыт в этом деле. Он даже пришел к нему раньше. До мамы. Заболела Кимира. Тяжело болела, вырезали ей грудь. Пришли они с мамой ее проведать уже домой, после больницы. А Кимира в панике. К ней приходила из школы Варвара Петровна из начальных классов. Она была во всем районе учительской обмывальщицей. Ну Кимира как ее увидела, так пришла в ужас.

«Не пускай ее ко мне! – говорила она матери. – Я ее боюсь. Вот так и кажется: засучит она рукава, и конец…»

Мама тогда смеялась, говорила, что бедная Варенька такая душевная женщина и все этим пользуются, но Кимира пусть не волнуется, она теперь их всех переживет.

А потом Илья видел Варвару Петровну в их доме. И действительно с засученными рукавами.

Он смотрел на спрятанных во все черное двух женщин. Они никуда не торопились, они всегда была у цели, они стояли и ждали, когда к ним, величественно и тоже не торопясь, подойдет Мокеевна.

– Лизавета Мокеевна, – скорбным голосом сказала та, что постарше. – Мы к тебе с просьбой по такому случаю… Не дашь ли ты на машину свой большой, три на четыре, ковер… У Павленков нету, и дорожки у них узкие… А Славку, царство ему небесное, надо хорошо отвезти.

– Конечно, она даст, – подхватила та, что помоложе. – Кто ж откажет в таком деле?

– Откажу! – твердо сказала Мокеевна. – Славке эта пышность ни к чему. Не поможет. А ковры сувать чужим – нечего. Ковры у меня трубой свернуты и в нафталине. Тоже мне придумали!

– Да как же, Мокеевна, ты так можешь? – возмутилась та, что была уверена, что старуха не откажет. – Мне это прямо непонятно.

– Не юли, Шурка, не юли. Своего ничего не имела и чужим не распоряжайся. Я деда хоронила на казенном…

– Грех, Лизавета Мокеевна, грех, – сказала первая. – У самой эта дорога не за горами.

– Да ладно тебе, – махнула на нее Мокеевна. – Когда надо будет, тогда и отнесут…

– Не дала, – с удовлетворением сказала Полина. – Слышь, Томка, не дала бабка ковра для Славки.

– Удавится она им! – возмутилась Тамара. И посмотрела на Илью. – Вы только подумайте… – добавила плаксиво, – только подумайте… Тряпку ей жалко…

«Фу, какая все же мерзость!» – подумал Илья. Жадность в их семье занимала в ряду неприемлемых для человека качеств место первое – место худшее. И сейчас он испытывал даже удовлетворение, что на чашу его внутренних весов возложен ковер в нафталине.

«И тут я понял, – скажет он Кимире, – мне просто здесь нечего делать. Я и раньше был склонен к такой мысли, когда увидел, как она равнодушно встретила смерть Славки, а потом эти слова: я чужих во дворе не люблю, а тут эта история с ковром. Отвратительно!»

Кимира будет дымить, а потом скажет:

«Ты поехал зря. Но теперь, раз уж съездил и все знаешь, как же будешь жить?»

«А как? – ответит Илья. – Нормально. Мы ведь совсем чужие по духу, по жизни, по сути своей, что ли…»

«Брось, – скривится Кимира. – Какая там суть?»

«При чем тут Кимира? – думал Илья. – Она будет счастлива, что все сохранится…»

А Алена? Она не в курсе. А если ей все-таки рассказать?

«Что ты хотел найти? – спросит она. – Объясни – что? Вариант получше? Не возмущайся, не возмущайся. Предположение в порядке бреда. Просто узнать правду? Ну вот! Узнал! Правда оказалась цвета не розового. Твоя мать – старая, жадная кулачка. Впрочем, ее независимость мне нравится… Я даже думаю, что вряд ли ты ее сын. Ты ведь тюха-матюха… А вообще любопытно: дите волчицы воспитывают дельфины. Колоссально! Кто теперь наша дочь?»

Сколь разнообразными ни были бы мысли, реальность оставалась той же. Черные женщины и Мокеевна. Полина со злорадной улыбкой. Искривленно-брезгливое лицо Тамары. И дед с закрытыми глазами. Дед, которому скучно. И он, пришлый человек Илья. Чужой во дворе. Чужой на этой улице. Чужой, а потому не имеющий права суда. Что он может сказать? И знает ли он, что сказать?

– Идите, идите! – махнула Мокеевна женщинам. – Я свое слово сказала.

Они уходили ровненько-ровненько, а голова повернута в сторону, на Илью, как на генерала на параде, с неистребимым даже в горе любопытством.

– Оно, если разобраться, – сказала Полина, – так, может, она и права. Жалко вещь, разве ж это непонятно? А хлопцу этому несчастному зачем нужно чужое богатство? Тоже мне счастье на ковре на кладбище ехать.

– Я там камень к забору подвинул, – сказал Илья.

Полина непонимающе посмотрела, потом кивнула:

– А! Ладно. В общем, спасибо. У нас все руки не доходили. Мокеевна будет рада.

– Она рада, – с иронией сказал Илья.

– Ну и слава Богу, – ответила Полина.

Мокеевна поставила тяпку, опустила занавеску от мух на двери, ничего в ее жизни не произошло, что могло бы нарушить раз навсегда заведенный порядок.

– Мы, дед, – громко сказала Полина, – пойдем к Павленкам. Славку сейчас привезут, помочь надо будет. А вы отдыхайте. – Это Полина сказала Илье и добавила: – Если, конечно, сможете. День такой…