Будьте бдительны! Сборник рассказов - Верещагин Олег Николаевич - Страница 28

Но жизнь была штукой хорошей, несомненно. И папка - майор гарнизонной комендатуры, бывший десантник, перевёдшийся в Воронеж, чтобы не мотаться по стране с Серёжкой и только-только родившейся Катькой, младшей сестричкой, так и говорил,

1. Стихи Ю.Онищенко. поднимая сына к потолку квартиры - когда возвращался со службы: "Хорошая штука жизнь, а, Серёга?!" И Серёжка со смехом кивал из-под потолка, потому что иначе быть не могло. В жизни были интересные книжки, интересные фильмы, друзья по секции бокса, школа (не такое уж плохое место), самые лучшие на свете мама с папой… ну и даже Катька, что уж…

Он понял, что - могло. Могло быть иначе. Но не тогда, когда отец буквально забросил их в кузов комендатурской ГАЗ-66 и, крикнув маме: "Не смейте искать, сидите в сторожке!" - побежал куда-то тяжёлой ровной побежкой, и мама заплакала, и Катька заревела, и Серёжка… а, что скрывать… Нет, не тогда. И не тогда, когда они в шумной, перепуганной, мечущейся колонне беженцев кое-как ехали - а потом, когда стало невозможно проехать, шли - по дороге на северо-восток. Нет, ещё не тогда.

Но потом налетели похожие на чёрные кресты машины.

Серёжка не любил это вспоминать. Они остались живы, потому что мама спрыгнула с дочкой в глубокую канаву, сдёрнула замершего на краю с открытым ртом сына - и притиснула детей к откосу, закрыв собой.

Вот так для Серёжки началась война, которая шла до этого уже несколько дней, но которой он не понимал и в которую не мог поверить, потому что происходящее в книгах и фильмах не может произойти в жизни.

Когда они вылезли из канавы - засыпанные землёй, оглушённые - мама тихо охнула и прижала к себе лицо Катьки. А Серёжка увидел. Увидел, что нет больше колонны беженцев. Горели машины - чёрным пламенем. Лежали сотни мёртвых людей - на дороге, по сторонам… А у самых ног Серёжки дымилась оторванная человеческая голова.

Потом они шли. Шли несколько дней, и все эти дни Серёжка - усталый, голодный, измученный - упрямо верил, что вот сейчас, вот сейчас, вот сейчас… Вот сейчас будут наши. Наши, не может же не быть их - наших, не могли никуда пропасть все те люди, которых показывали в новостях, в кино, которое любил Серёжка - "Тайна "Волчьей пасти", "Грозовые ворота", "Прорыв", "Атаман"… Они придут (и с ними придёт папка, конечно придёт!) и заставят заплатить тех гадов, которые сидели в чёрных машинах, похожих на кресты, зачеркнувших небо - и прошлую жизнь.

Так должно, должно было случиться! Потому что - ну потому что ведь не могут наши не победить! А враги… врагов себе Серёжка не представлял даже. То ли орки, то ли фашисты… и в любом случае - отец их победит!

Но наших не было. Была искалеченная, забитая растерянными людьми дорога. А потом - когда до цели уже оставалось недалеко - впереди Серёжка увидел идущие машины.

Их было много. Пятнистые, они шли по две в ряд, и люди разбегались с дороги. Огромные, бесчисленные, эти машины пожирали мир, как Лангольеры из книги писателя Кинга.

Тогда колонна прошла мимо. Но Серёжка, стоявший на обочине, видел даже цвет глаз сидящих наверху рослых уверенных солдат в серо-зелёно-коричневой форме, громоздкой, жутковатой броне, видел темные блики, на их оружии, таком же чужом, какими чужими были на светлой, солнечной лесной дороге врезавшиеся в теплый летний русский полдень и эти машины, и эти смеющиеся люди… Во всём увиденном была неправильность, страшная и наглая - в их молотящих жвачку челюстях (Серёжка и сам любил её пожевать), в задранных на каски большие очках, в том туристском выражении, с которым они посматривали по сторонам. Даже не хозяйском, а именно - туристском. Они пришли сюда не отобрать у русских землю, а испакостить её, посмеяться над ней - и покатить дальше на своих угловатых высоких машинах.

И кто-то из них кинул Серёжке - к тем самым ногам, возле которых за три дня до этого лежала человеческая голова - шоколадку со знакомой надписью "Марс".

И это было ужасно, хотя Серёжка не взялся бы объяснить - почему. Тогда он просто сжал кулаки и долго смотрел вслед последней машине - без мыслей и без слов.

В тот вечер они заночевали возле дороги, как и раньше. Серёжка проснулся заполночь, потому что кругом кричали и метались люди, светили прожектора, раздавались выстрелы… Мама затащила их с Катькой поглубже в густые кусты. Кого-то схватили прямо рядом с кустами, опять стреляли. Кричали дети, ревели моторы на шоссе, и всё было, как в страшном сне.

Потом кто-то, ругаясь на полупонятном языке, стал раздвигать кусты, где прятались Ларионовы. Серёжка ощутил, как сжалась и обмерла мама - и понял, именно в этот момент понял, что она сейчас не защита ни ему, ни Катьке. А… кто защита? Папка?

И тогда Серёжка шепнул маме: "Сидите тихо, понятно?!" - как будто она была младше его. А сам метнулся в сторону - так, чтобы побольше шуметь.

Мальчишку схватили сразу. Бросили наземь, и он увидел возле своего лица - не дальше руки - чёрный зрачок автомата. "Калашникова", но не такого, какой не раз видел и из какого даже стрелял Серёжка. На стволе играли блики какого-то близкого пожара. Рослый человек с закопченным лицом что-то полупонятно спросил. Подошли ещё несколько - смеющиеся, с клетчатыми значками на рукавах. И один аккуратно нанизывал на тонкую леску… человеческие уши.

Кто-то спросил Серёжку:

- Кто ти ест?

Ему было страшно. Ему было очень страшно. Но, поднявшись на ноги, мальчишка ответил:

- Сергей, - почти спокойным голосом. Краем глаза он видел, что в кусты больше никто не суётся - и это было главное… - Ларионов. Сергей.

- Ти ест мертвяк, - засмеялся тот, с ушами. А тот, что сбил мальчишку наземь, приставил к голове Серёжки свой автомат и крикнул:

- Айде, моля код жиче!

- Проси жит, - сказал тот, со страшным ожерельем. - Просит что хочеш жит.

- Реко се - моля! - озлобленно рыкнул целящийся в Серёжку. И мальчишка увидел, что палец его играет на курке, как заведённый. - Моля, сука правосьлавска!

- Нет, - сказал Серёжа.

Он сам не знал, почему так сказал. И хотел только одного - ну лишь бы мама… и Катька… И ещё знал, что папка - папка его поймёт.