2012 - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 28

Нет, здесь и сейчас этот мир оказался непривлекательным для пребывания в нём; поэтому его следовало снова на некоторое время покинуть. То, что поезда не ходили, никакой роли не играло: нужный транспорт находился в нём самом. Или же, быть может, прибывал откуда-то – неизвестно, откуда, – и увозил туда, куда было нужно.

В кабинете всегда было темновато, и писал он при свете даже в разгар дня. Вот и сейчас – уселся за стол, немного посидел неподвижно, вводя себя в рабочее состояние. Потом включил лампу.

Вернее, хотел включить, но кнопка щёлкнула вхолостую. Недовольно хмыкнув, Ре встал, чтобы у двери включить верхний свет. Но и это не помогло. Выходит, не только на железной дороге не было тока.

– Чубарики-чубчики, – проворчал он. Опять какие-нибудь трансформаторы?

Он попробовал исправить настроение мыслью, что здесь это, во всяком случае, не более чем временное неудобство, а вот случись такое в Москве, останься она без энергии хотя бы на сутки-другие – вот это уже походило бы на катастрофу. Но Москва, разумеется, надолго остаться без энергии не могла: кто бы позволил такое? Однако в стык с предыдущей прошла сразу и другая мысль: «А кто, собственно, сможет не позволить? Эти? Да полно!..» Чтобы расшифровать содержание данного местоимения, понадобилась бы, пожалуй, целая тетрадь, но поскольку сейчас Ре безмолвно разговаривал лишь с самим собой, никакой расшифровки не понадобилось.

Но не менять же своих намерений из-за сопротивления окружающей среды! Всё же ещё миллиард лет остаётся до конца света, как сказано.

Ре усмехнулся тому, что его приверженность старине на этот раз позволила ему оказаться в более выгодном положении, чем случилось бы с любым из коллег, окажись коллега на его месте. Ре не признавал компьютеров, какими пользовались все, кажется, известные ему литераторы, то есть, «железо» у него имелось, но он им пользовался главным образом для пасьянсов, работал же по-старинке, на портативной «Эрике», но больше всего любил писать от руки, на бумаге, вот так – чёрным по белому.

Выручила его предусмотрительность (возрастная, скорее всего): в заначке оказались три свечи, и что бы там ни происходило с энергетическими сетями…

Но тут в дверь постучали – совершенно неожиданно. Что, пошёл уже уикэндовский гость? Не ко времени. Черти бы их взяли… Хотя – может быть, помогут поправить настроение?

Пришлось идти отворять.

Москва была уже – рукой подать, поезд отщёлкивал подмосковные платформы, и кое-кто в плацкартных вагонах, да и в купе тоже, наверняка начал уже поднимать сумки и чемоданы на полки, готовясь к выходу.

Но здесь, в двухместном купе СВ (второе место свободно), ничего подобного не происходило. У Гущева всего багажа было – кейс с бритвой, пижамой и, конечно, ноутбуком и плёночным файлом с немногими, зато весьма важными бумагами. Самое главное было уже продумано: доклад о результатах поездки. За несколько дней Гущев успел посетить три области, обстоятельно поговорить с губернаторами и теми людьми, что непосредственно занимались подготовкой предстоящего похода на Москву, – и убедился, что всё было в порядке, команду на выступление можно дать в любой миг, как только власть сочтёт, что настал самый выгодный момент. Собственно, трудно было и ожидать другого: губернаторы являлись людьми не случайными, но назначенными сверху в соответствии с законом. Результаты осенних выборов их не очень смутили: местные законодатели сохраняли верность вертикали власти (либералы острили – «виртуали власти», но об этом им ещё придётся пожалеть), и воля центра будет выполнена – заверили Гущева – как военный приказ: беспрекословно, точно и в срок.

Конечно, Гущев не мог отнести всё это за счёт только лишь его личных усилий. Губернаторы привычны были есть из рук и служить на задних лапках. Но, как известно, печальный гонец – виновник неудачи, а приносящий добрую весть становится как бы её соавтором и потому обязательно поощряется. Нет, не зря он, Гущев, приложил усилия, чтобы оказаться замеченным сверху. Сейчас он размышлял именно об этом. И уже внутренне разогревал себя, приводя в эмоциональное состояние, нужное для хорошего доклада.

Но тут, когда Москва совсем уже рядом была, поезд вдруг остановился – не у платформы даже и не под семафором, а просто в чистом, как говорится, поле, густо поросшем дачными домиками, домами, особняками и даже дворцами – хотя, конечно, не самыми главными: всё же элита селится не на Казанке.

Гущев ожидал, что через минуту тронутся. Через пять он начал злиться. Пошёл к проводнику. Рабочего времени оставалось час с небольшим, а он рассчитывал ещё сегодня войти в обстановку, чтобы с утра быть в полной боевой. Но у проводника спросил, оставаясь с виду спокойным:

– Что – у машиниста перерыв на ужин? Чего стоим-то?

И в ответ услышал:

– Тяги нет. Тока.

Опять вечный Чубайс с его хозяйством…

– И надолго это?

– Нам не докладывают, – сказал проводник. – Ужин не желаете заказать? Вагон уже закрыли, а сюда принесут.

Но об этом сейчас и думать не хотелось. Кусок бы в горло не пошёл: хотелось двигаться, действовать, как-то разрешить ситуацию.

– Платформа тут далеко?

– Отсюда? Минут пять, не более… если дадут ток.

– Пешком! Пешком, я имею в виду!

– Наверное, за полчаса дойдёте – человек вы молодой, кладь лёгкая…

Гущев поколебался ещё с минуту. Попросил:

– Откройте, пожалуйста, выход – хочу сориентироваться.

– Отчего же, пожалуйста.

Он выглянул из открытой двери. Темнело быстро. Несколько дач угадывалось не очень далеко. И все – тёмные. Ни одно окно не светится. Хотя нет… Вот в одном… в двух домах появился свет. Слабый, едва угадываемый. Никак не электрический. Свечи жгут – кто догадался запастись. Гущев стал вглядываться влево, по ходу поезда. Туда, где, в общем, следовало быть Москве. Погода была облачной, и сейчас уже, пожалуй, в той стороне можно было бы, всмотревшись, уловить всегдашнее зарево большого города, отражение от облаков великого множества светильников. Зарево и в самом деле было. Сразу отлегло от сердца.

Однако просто невозможно сидеть в вагоне и ждать, когда наконец дадут ток, когда Москва – вот она, и там надо оказаться как можно скорее, раз уж Андрей так заторопил.