Ода близорукости - Бородицкая Марина Яковлевна - Страница 5

КАПРИЧЧО

Вот и выходит: кто жив, тот и прав —

просто, как «ай лав ю».

Женщина смотрит в распахнутый шкаф,

думает думу свою.

Выбор нелёгок: инь или ян,

платье или штаны?

Жаль, не владеем ни ты и ни я

думой такой глубины.

О ненадёжнейший из друзей,

я твой бессменный паяц.

Мне любоваться любовью твоей

слаще тончайших яств.

Тот же, кто молод, – тем более прав,

тот, кто пригож, – втройне.

Женщина длань простирает в шкаф —

медленно, как во сне.

Так собирайся, дружище, не стой:

ждёт она – в добрый час!

Всею оставшейся правотой

я пропою о вас.

* * *

О диффенбахия, загубленная мной,

прости меня, прости! Тебя я поливала,

от солнца берегла, опрыскивала в зной, —

любила как могла, а значит, слишком мало.

О диффенбахия, ушедшая навек!

Отростком взята в дом, сначала ты кустилась.

– Срезай, – твердили мне, – оставь один побег, —

но с ножницами длань трусливо опустилась.

Ну да, кустилась ты, а не кустится кто ж?

Кому не грезится хоть малость ответвиться,

сыграть в чужую жизнь, словить чужую дрожь,

пропеть на голоса, как звонкая цевница?

Шаг в сторону – побег. Разбрасываться грех.

Но разбросалась ты: росткам казались внове

все части света враз – и ясно, что на всех

им не могло хватить твоей зелёной крови.

Растут же у людей растенья! И цветы

цветут в иных домах, и вьющиеся травы...

Но время вымирать таким, как я и ты,

засохший на корню дракончик мой корявый.

* * *

На жаргоне подростков «бодать дебильник»

означает подолгу смотреть телевизор.

У кого-то в вагоне звонит мобильник:

не из верхнего мира ли срочный вызов?

Он так долго взывает к тореадору —

видно, стынет бык на пустой арене

и рояль, оставленный без призору,

весь раскрытый, стонет в кустах сирени...

Ну проснись, чудила, нажми на кнопку!

Там любовь твоя в телефоне бьётся:

пограничник Хосе, пропустивши стопку,

нож занёс над нею, а сам смеётся.

Ну рванись на помощь под гром оваций,

ну сыграй в экранного херувима!

Вот и смолкли звуки. Поздняк метаться

(так по-ихнему будет – непоправимо).

* * *

Выброшенный из моей головы,

как из чрева кита,

где-то плывёшь ты в проулках Москвы,

а в голове пустота.

А в голове для нечитаных книг

столько места теперь,

что в детстве начатый «Моби Дик»

закончен будет, поверь.

Выброшенный из моей головы,

с кем ты, куда идёшь?

Над Ниневией нынче, увы,

разбушевался дождь.

А в голове моей пироскаф,

рвется за окоём

и ладит гарпун капитан Ахав

с любовью в сердце своём.

* * *

Радость ушла от меня,

ночью пожитки собрав.

Я подзову коня,

я поскачу стремглав.

– Радость моя, постой,

оборотись ко мне!

Вот уже вечность я мчу за тобой

на карусельном коне.

Меня никогда не тошнит.

Меня ничто не берёт.

Папа мой заплатил

за три поездки вперёд.

Съем я железный хлеб

и башмаки сношу,

а что вид мой нелеп,

так я же тебя смешу.

Всё, что угодно душе,

сделаю, только не плачь.

Гладкий скакун из папье-маше —

чувствуешь, как горяч?

Я усажу тебя

спереди на седло,

я увезу тебя

туда, где всегда светло,

где старый парк за рекой,

над ним самолётный след,

где папа махнёт рукой

и купит ещё билет.

* * *

Мы – из серёдки

пятидесятых,

мы поколенье

на воле зачатых,

детей непоротых,

жён небитых,

на школьных танцульках

скакавших под Битлз.

Мы обновляли

кратчайшие юбки,

бороды

и капитанские трубки,

разные степени

личной свободы,

сложные браки,

простые разводы.

Мы ещё помним,

как воздух был ясен

и автостоп

в основном безопасен:

на премиальные,

на шальные

в Таллин мотались

на выходные.

Лето пропели,

зиму проспали —

мы не успели,

но не пропали.

Меж кирпичами

известью ляжем.

Может быть, всё же

что-нибудь скажем.

* * *

Говорят, и говорят, и говорят,

и сверлят без передышки, и бурят,

и в ночи, уже раздевшись, говорят,

и в дверях, уже одевшись, говорят.

Вот министр просвещенья говорит:

– Слишком много просвещенья, – говорит.

А министр освещенья говорит:

– Эта лампочка сейчас перегорит.

Вот министр обороны говорит:

– Принеси мне в жертву сына, – говорит. —

Да молитвами зазря не беспокой,

Ведь бывает, что и выживет какой.

А вон тот уж так красиво говорит:

– Я ж люблю тебя, чего ты! – говорит. —

Я ж как сорок тысяч братьев! – говорит.

Только он над мёртвым телом говорит.

А ещё они друг дружке говорят:

– Ваши речи – Богу в уши! – говорят.

– Бедный Бог, – ему тихонько говорю, —

Я тебе на Пасху плеер подарю.

* * *

Хорошо придворным быть поэтом

В герцогстве иль графстве небольшом,

Сидя у курфюрста за обедом,

Сыто замирать над гуляшом.

Недостатка не иметь в девчонках,

Кругленьких, как барская печать,

Штуками сукна, вином в бочонках

Да окороками получать.

Сдал раз в месяц оду для отмазки —

И пиши что хочешь, и вещай

Про свободу там, про щёчки-глазки,

Только графским дочкам посвящай.

Смирную кобылку на конюшне

Грум смазливый кинется седлать,

Пёс легавый, не сыскать послушней,

Свистнешь – и примчится... Благодать!

Хорошо придворным быть поэтом —

При любом дворе. Но не при этом.