Девятое Правило Волшебника или Огненная Цепь - Гудкайнд Терри - Страница 27

Энн поймала себя на том, что предпочла бы находиться в менее темном месте — и уж точно не на кладбище. И чтобы у Дженнсен были ноги покороче и меньше прыти.

Вдруг до Энн дошло, зачем Натан захотел, чтобы Том посторожил и «убедился, что вокруг нет никого незнакомого», как выразилась Дженнсен. Местные жители, люди Бандакара, как и Дженнсен, от природы не имели даже крупицы магии. Они были лишены той бесконечно малой искры дара Создателя, которой обладали остальные люди в мире. Все, кроме них, знали о реальности и природе магии. Но для бандакарцев магия не существовала.

Отсутствие этого врожденного, стихийного зерна дара приводило не только к тому, что эти люди были нечувствительны к воздействию магии; взаимодействовать с тем, что для них не существовало, они не могли — и тем самым становились невидимыми для магической силы.

Это качество передавалось потомству, даже если дара был лишен только один из родителей. Ради сохранения магических способностей у рода человеческого таких людей в старину изгоняли из общества. Решение, бесспорно, жестокое — но благодаря ему дар сохранился, а иначе магия давным-давно прекратила бы существование.

Поскольку пророчества основаны на магии, люди, лишенные дара, ускользали также и от взгляда предсказателей. Ни в одной из книг ни слова не говорилось о них, о будущем человечества и магии после того, как Ричард нашел этот народ и покончил с его изоляцией. Что теперь будет, неоткуда было узнать.

Энн полагала, что Ричард не мог бы поступить иначе. Свою связь с пророчеством он воспринимал без восторга. Что бы там про него ни говорилось, Ричард то и дело отказывался считаться с предопределением. Он верил в свободную волю. Смутно представляя себе понятие детерминизма, он не желал ознакомиться с ним поглубже.

Все сущее в мире, и особенно в мире магии, должно находиться в равновесии. В этом смысле своеволие Ричарда служило противовесом пророчеству. Он был стержнем целого водоворота сил. Касаясь Ричарда, пророчество пыталось предсказать непредсказуемое. И все же это следовало пытаться сделать.

Хуже всего было то, что свободная воля Ричарда делала его темной картой в раскладе даже тех пророчеств, которые касались его лично. Он представлял собою хаос среди бесчисленных путей, беспорядок среди системы устойчивых связей. Он был прихотлив и непредсказуем, как молния. Но все же он прислушивался к истине и руководствовался разумом, а не капризами или случайностями, и вдобавок не был склонен к произволу. Каким образом ему удавалось вносить хаос в пророчества и в то же время вести себя разумно, было для Энн загадкой.

Бывшая аббатиса очень беспокоилась о Ричарде, потому что такие противоречия в личности владеющего даром могли привести к безумию. А человек в таком состоянии не способен возглавить силы Света…

Но все эти соображения относились к области чистой науки. Важнее всего сейчас, не теряя времени, удостовериться, что он ступил на путь, предначертанный пророчествами, и проследить, чтобы он не уклонился от своей судьбы. Если они опоздают, если он подведет, тогда все будет потеряно.

Сообщение Верны маячило в глубине сознания Энн, словно тень смерти.

Том, заметив издали свет их фонаря, бросился навстречу, приминая высокую траву.

— А, вот и вы, Энн! — воскликнул он, выскочив из темноты. — Натан будет счастлив, что вы наконец прибыли. Пойдемте, я покажу, куда идти!

Ей хватило даже беглого взгляда в слабом желтоватом свете фонаря, чтобы заметить неподдельную тревогу на лице Тома.

Рослый д’харианец повел их между рядами округлых могильных холмиков, обведенных кругами из камней. Наверное, эти могилы были поновее прочих, потому что дальше, насколько могла видеть Энн, не было ничего, кроме высокой травы, скрывшей и камни, и сглаженные временем холмики. В одном месте виднелись небольшие гранитные надгробия, сильно выветренные — видимо, самые древние. От тех могил, которые когда-то были отмечены только досками с вырезанными на них именами, не осталось вообще ничего, и большая часть кладбища выглядела просто как зеленый луг.

— Ты не знаешь, что это за здоровенные насекомые — те, что так шумят? — спросила Дженнсен у Тома.

— Точно не скажу, — отозвался Том. — Никогда прежде таких не встречал. Они вдруг взялись откуда-то все сразу…

— Это цикады, — просветила их Энн, улыбнувшись про себя.

— Что-что? — переспросила Дженнсен, нахмурившись.

— Цикады. О них вам неоткуда было узнать. Когда они последний раз выводились, ты, наверное, была еще младенцем и ничего не могла запомнить. Жизненный цикл этих цикад, так называемых «красноглазок», — семнадцать лет.

— Семнадцать лет! — удивилась Дженнсен. — Вы хотите сказать, что они появляются один раз в семнадцать лет?

— Да, неукоснительно. После того, как самки спарятся с этими шумными молодцами, они отложат яйца на тонких веточках деревьев. Когда личинки выведутся, они упадут с деревьев и зароются в почву, чтобы появиться лишь спустя семнадцать лет и прожить свою короткую взрослую жизнь.

Дженнсен и Том, бормоча что-то в большом удивлении, без остановки шли дальше по кладбищу. Энн почти ничего не видела, кроме огонька, мерцающего в фонаре Дженнсен, да темных силуэтов деревьев, чьи ветви покачивались в такт легкому дыханию влажного ветерка. Хоры цикад гремели в темноте, не умолкая ни на минуту. Энн попробовала при помощи Хань проверить, нет ли поблизости еще кого-нибудь, но не обнаружила ни единой живой души, кроме Тома и где-то на расстоянии еще одного человека — наверное, Натана. Дженнсен, лишенную дара, при помощи Хань она обнаружить не могла.

У Ричарда и Дженнсен был общий отец — Даркен Рал. Рождение лишенных дара потомков — таких, как Дженнсен, — было непредсказуемым и случайным побочным эффектом той магической сущности, к которой принадлежали все носители дара из дома Ралов. В древности, когда такие случаи участились, неодаренных отпрысков этой семьи, как и прочих подобных, отправляли в край забвения — Бандакар. Но впоследствии всех детей лорда Рала, лишенных дара, стали просто предавать смерти.

В отличие от всех прежних владык из дома Рал, Ричард обрадовался, обнаружив, что у него имеется сестренка. Он ни за что не допустил бы ее убийства — более того, он счел, что ни ей, ни другим лишенным дара нельзя запрещать жить где вздумается.

Хотя Энн уже долго жила среди этих людей, она все еще не привыкла к их особенностям и ориентировалась с трудом. Даже когда кто-то из них стоял прямо перед нею, чувства Энн уверяли ее, что там никого нет. Это была своего рода слепота, и она вызывала мучительное ощущение потери врожденной способности, которая, казалось бы, не должна была исчезнуть никогда.

Дженнсен приходилось широко шагать, чтобы не отставать от Тома, а Энн и вовсе перешла на рысцу.

Наконец они приблизились к небольшому бугорку, на котором вырисовывался из темноты каменный памятник. Свет фонаря упал на одну сторону прямоугольного основания, высотою чуть больше Энн, но ниже Дженнсен. Грубый камень был весь изъеден временем и непогодами; если его когда-либо полировали, от этого не сохранилось и следа, но в квадратных углублениях на боковых сторонах еще уцелела вычурная каменная резьба. Свет падал на потемневшую, выщербленную поверхность, покрытую пятнами желтовато-зеленого лишайника. Внушительное основание венчала вырезанная из камня урна со свисающими сбоку побегами виноградной лозы. Виноград был любимым лакомством Натана.

Том обошел вокруг памятника, и Энн с изумлением обнаружила, что один из прямоугольных блоков выступает из ряда. Из-под него сочился слабый свет.

Оказалось, что весь памятник был сдвинут в сторону, а там, где прежде находилось его основание, виднелись крутые каменные ступени, уводящие под землю — туда, где мерцал источник света.

Том многозначительно покосился на ступеньки:

— Он там, внизу.

Дженнсен слегка наклонилась и заглянула в глубину:

— Натан внизу? Под этими ступеньками?

— Боюсь, что да, — вздохнул Том.