Дети любви - Мэй Сандра - Страница 5

– Читать я умею, не ври. Язык у меня тоже подвешен неплохо. Диссертацию писать мне не придется, вести уроки тоже, потому что лето. Таким образом, получается, что я запросто смогу пару дней поторчать у вас в учительской, заодно разрулю твои проблемы…

– О нет! Только не это! И у меня нет проблем.

– Есть, Морин, обязательно есть. Ты же зануда с заниженной самооценкой. На тебе наверняка все ездят, дают самые сложные поручения, посылают на симпозиумы, когда им самим неохота ехать, а зарплату не прибавляют…

– Мэг, мне интересно ездить на симпозиумы, понимаешь?

– Не понимаю. Потому что смотрю на тебя с ужасом. Тебе двадцать пять лет, ты красавица, у тебя прозрачная кожа и чувственный рот, у тебя темные глаза при натуральных золотых волосах, длинные ноги и высокая грудь, тугая попка…

– Заткнись! Откуда тебе знать про мою…

– Вообще-то я – твой близнец. И все, что есть у меня, автоматически есть и у тебя. Другой вопрос, как именно ты этим распорядилась.

– Я не пью, не курю, сплю ночью и работаю днем…

– Упрек принят, хотя и я тоже не пью и не курю – иначе долго не потанцуешь, – а что до работы, так я просто сплю, наоборот, днем, но это не очень страшно. Посмотри на себя. Где ты нашла эту фланельку? На помойке? Когда мыла голову в последний раз?

– Вче… Позавчера, но мне же не идти никуда сегодня…

– И слава богу! Сопли на голове, а не волосы. У тебя кондиционер в доме водится? Не который дует, а который моет?

– Я яйцами голову мою…

– Яйца, сестричка, нужны совсем для другого. Кстати, а мужчины? Мужчины у тебя есть?

– Что значит – мужчины? Их что, должно быть много?

– Их должно быть один, но часто и равномерно. Или много – но периодически и с удовольствием.

– Это распущенность.

– Это твое здоровье, Морин. Если бы ты мечтала о замужестве и работала над этим, я бы ничего тебе не сказала, но ты забилась в свою конуру… пардон, дом, милый дом, завернулась в выцветшую фланельку, обложилась книгами и шоколадками – и для тебя главное, чтобы мир от тебя отстал!

– Мэг, ты чего ко мне пристала, а? У тебя, можно подумать, все отлично в личной жизни…

Морин поперхнулась, увидев, как стремительно сбежала краска с разрумянившегося и сердитого личика ее сестры. Мэг словно разом постарела на десять лет. В карих глазах сверкнули слезы, вздрогнули губы. Морин бросилась к сестре, и та молча спрятала лицо у нее на груди. Гладя Мэг по плечу, Морин обреченно вздохнула:

– Только не реви, Мэгги. А то я тоже зареву, и тогда только слепой сможет не заметить, что я – это не ты. Я поеду, поеду, слышишь? Поживу у тебя эту неделю, а ты отдохни здесь, отоспись, погуляй. Бен Кранц позвонит и просто скажет мне, взяли меня лаборантом или нет… Если что, с работой лаборанта ты справишься. Может, тебя это даже отвлечет от… Мэг, ну что ты, Мэг… Не реви, ладно? Из-за этого гада, преступника…

– Я люблю его, Мори, люблю-у-у!..

3

В понедельник, в десять часов утра, то есть в тот самый момент, когда Дик Манкузо ссорился с Натти Тимсон, выклянчивая у нее адрес и телефон Мэгги Стар, посмевшей обозвать Чико Пирелли его настоящим именем, Морин Элинор Рейли на негнущихся ногах поднималась по лестнице многоквартирного дома, в котором проживала ее сестрица-авантюристка. Путь до Чикаго Морин проделала на автобусе, и слава богу, что дорога заняла всего полтора часа. Иначе она бы потеряла остатки самообладания и выскочила бы на ходу.

Морин трусила ужасно, страшно, немыслимо, Морин ждала каких-то ужасов, и потому с наслаждением заорала, когда из-за шахты неработающего лифта выскочил котенок. Котенок испугался не меньше, однако прореагировал куда отважнее: выгнул спину, задрал шерсть и зашипел, а потом брызнул вверх по лестнице. Распахнулась дверь на другом конце лестничной клетки, и небритый тип в полосатых кальсонах пронес мимо замершей Морин небрежно завязанный мешок с мусором. На девушку он взглянул равнодушно и сонно, буркнул нечто вроде «Добрутр» и зашлепал вниз по лестнице.

Как ни странно, эта встреча придала ей уверенности. Раз сосед так привычно поздоровался, значит, она похожа на Мэг?

Разумеется, похожа. Этому было посвящено все воскресенье. Мэг трудилась в поте лица, и в результате Морин с неожиданным удовольствием увидела в зеркале весьма и весьма эффектную блондинку с подкрашенными губами и томным взором, за плечом которой маячило ее же бледное отражение – сама Мэг. Сходство было несомненным, если бы еще рот не открывать… впрочем, не все же в этом городе знают о просодии.

Мэг говорила резкими рублеными фразами – Морин растягивала гласные, немного неуверенно завершала предложения, могла подолгу молчать, тщательно подбирая слова… И совсем, совсем не употребляла… хм… жаргонных словечек. Им Мэг учила ее уже ночью.

– Ты пойми, мы же не специально ругаемся, да это и не ругань вовсе. Просто это такой профессиональный жаргон…

– Мэг, я не смогу…

– Просто запомни. Тебе не придется их употреблять, но на всякий пожарный…

Морин вздохнула и решительно отперла хлипкую дверь. Вошла, аккуратно притворила ее за собой, прислонилась спиной и принялась рассматривать жилище своей близняшки.

Через двадцать минут она очнулась и поняла, что щеки у нее мокрые от слез. Так бывает… Комната Мэг, крошечная, несуразная, была обставлена и украшена в точности так, как тысячу лет назад их общая детская в родительском доме. Мягкие игрушки сидели повсюду, даже на холодильнике. Разноцветные косынки и шарфы служили салфетками и накидками для мебели. На книжной полке рядом с Вудхаусом, Теккереем и Киплингом стояли смешные фарфоровые фигурки – зайцы и жирафы. Вместо гвоздей из стен торчали разноцветные кнопки, и на них висели бусы из нефрита, яшмы и авантюрина – любимых камней Мэг.

И на кровати царил такой же беспорядок, как и тысячу лет назад, когда усталая мама, Элинор Рейли, в сотый раз железным голосом клялась, что Мэг ни за что не пойдет в кино, пока не научится правильно развешивать свои вещи. Правда, вещей таких тогда у Мэг не было.

Сверкающие блестками и стразами лифчики и трусики. Прозрачные пеньюары и страусовые боа всех цветов радуги. Леопардовые лосины и изумрудные топы, мини-юбки и тонкие колготки, чулки на резинках, высоченные шпильки… Морин осторожно брала вещи, рассматривала их с веселым ужасом. Она никогда в жизни не решится надеть ТАКОЕ даже дома, в одиночестве, а ее сестра в ЭТОМ танцует перед зрителями!

Все будет отлично. Сейчас она приберется, потом сварит себе кофе, успокоится, примет душ, посидит, привыкнет к обстановке…

Звонок в дверь больше всего напоминал грохот обвала – во всяком случае, именно так Морин на него прореагировала: подпрыгнула, покрылась холодным потом и в ужасе заметалась по комнате. Через пару секунд звонок повторился, и из-за двери раздался веселый голос:

– Мисс Стар! Птичка спела мне, что вы дома, не прячьтесь! Я добрый гражданин и пришел к вам с миром, чтобы поговорить о вашей дальнейшей судьбе. Вы же не хотите, чтобы абсолютно все соседи были посвящены в ваши планы на жизнь?

О нет! Импресарио с Бродвея не стал тратить время на звонки и приперся лично! Или звонил, но не дозвонился, а ему пора уезжать, вот он и заскочил по дороге, и если Морин сейчас не откроет, то не бывать Мэг на Бродвее…

Ошалевшая, перепуганная Морин Рейли отперла дверь с храбростью отчаяния. И даже выдала светскую, как она надеялась, улыбку.

– О, простите, я совсем замоталась, не слышала звонок…

Импресарио был – нет, проще объяснить, кем он не был. Совершенно определенно – не красавец. Рост – высокий, плечи – широкие, сложение – худощавое, но мускулистое, волосы темные, вьющиеся, с рыжиной; глаза зеленые, нахальные, смеющиеся, нос прямой, губы… хорошие такие губы, и вообще лицо приятное… Но самое главное, чего в стоявшем на пороге парне было с избытком, – это обаяние. Оно прямо-таки било по нервным окончаниям, переливалось через край и было очевидным до такой степени, что почему-то дрожали колени. Морин чувствовала, как странный жар заливает ее тело, неумолимо поднимается волной к вырезу пуловера, и уже разгораются щеки, и при ее белой коже через пару секунд Морин Рейли превратится в перезрелый помидор и лопнет…