Огни Парижа - Картленд Барбара - Страница 9

– Почему? – удивилась девушка.

– Она не может играть, у нее нет никаких способностей, – пренебрежительно махнула рукой ее новая подруга. – Но зато она была просто усыпана бриллиантами – каскады бриллиантов и чуть-чуть шифона, представляешь? Пуговицы на ее сапожках были из бриллиантов чистой воды, а в конце представления она упала на спину и высоко подняла ноги, и все это для того, чтобы публика увидела, что каблучки сапожек подбиты бриллиантовыми гвоздиками!

Линетта ахнула.

– А сейчас у нее в театре своя ложа, и она довольствуется тем, что наводит критику на тех, кто умеет играть, – ворчливо закончила Бланш.

Вечером Линетте представилась возможность судить об актерских способностях самой Бланш.

Вернувшись из Булонского леса и переодевшись, Бланш и Линетта отправились в театр.

Театральный подъезд был ярко освещен. Когда Бланш вышла из экипажа, раздались восторженные крики толпы, ожидавшей у входа. Бланш улыбнулась, приветливо помахала рукой и направилась в огромное, вымощенное мрамором фойе.

Линетте было уже известно, что Бланш пренебрегала служебным входом, которым пользовались остальные актеры, и всегда ходила через зрительный зал. Это давало возможность явившимся заранее зрителям увидеть ее прежде, чем она, по ее собственному выражению, «разденется для выхода».

Следуя за ней, Линетта заметила, что вечером зал выглядит иначе, чем утром, и больше не напоминает мрачную пропасть.

Теперь зал искрился и переливался. Газовые рожки огромной хрустальной люстры, висевшей высоко под потолком, источали Потоки желтого и розового света. Алый бархат кресел, выглядевший утром таким тусклым и потертым, казался теперь роскошным и пышным, сцена с тяжелым пурпурным занавесом приобрела дворцовый вид. Везде сияла позолота, и даже примитивная роспись на стенах и потолке казалась произведением искусства.

При появлении Бланш зрители перестали разговаривать и, столпившись у прохода, громко зааплодировали.

Линетте предстояло смотреть спектакль в ложе мистера Бишоффсхайма. Когда она вошла в Ложу, уже зажглись огни рампы. Шум голосов становился все сильнее. Усевшись, Линетта оглянулась по сторонам.

В партере было очень много мужчин. В модных жилетах, с бутоньерками в петлицах фраков, все они имели при себе бинокли и держали их наготове, чтобы получше рассмотреть Бланш.

Началась увертюра. Многим приходилось подниматься вновь и вновь, чтобы пропустить опоздавших, и с галерки стали раздаваться недовольные возгласы.

Линетта замерла в ожидании, которое разделяли с ней многие зрители; всем им не терпелось увидеть Бланш.

– Как это все интересно! – шепнула Линетта мистеру Бишоффсхайму, чувствуя, что ей следует как-то выразить свое отношение к происходящему.

– Это ваш первый выезд в театр? – спросил он.

– Я действительно первый раз на вечернем спектакле, – согласно кивнула Линетта. – Но я видела еще две шекспировские пьесы днем.

Мистер Бишоффсхайм улыбнулся, словно усмотрел в ее ответе нечто забавное, и заметил сухо:

– Сейчас вы увидите кое-что совсем не шекспировское.

Он оказался прав: при воспоминании об увиденном лицо Линетты заливала краска смущения.

Первое же появление на сцене Бланш в ее триумфальной роли Фредегонды совершенно ошеломило Линетту: на Бланш было еще меньше одежды, чем утром, когда она только поднялась с постели.

Зато сейчас на ней были драгоценности. В ушах, в волосах, вокруг шеи, на запястьях – отовсюду сверкали разноцветные огни. Можно было понять, почему на протяжении всего спектакля при каждом движении Бланш театр сотрясали аплодисменты.

Бланш походила на бокал пенящегося шампанского: она блистала, искрилась, опьяняла одним своим присутствием.

Как и на репетиции, она, казалось, зажигала зрительный зал своей энергией, своей исключительной жизненной силой, каким-то особенным образом вовлекая зрителей в свое исполнение.

Линетта снова обратила внимание, что голос у Бланш не очень сильный. Но когда, полуобнаженная, она весело бросила в лицо герою-любовнику его подарки, зал взорвался аплодисментами.

В ослепительных огнях рампы она выглядела воплощением сладострастия, еще больше напоминая молочно-розовую античную богиню, сошедшую с полотна старого мастера или с расписного потолка императорского дворца.

Когда спектакль закончился, вместе с мистером Бишоффсхаймом они вернулись на авеню Фридлянд, где состоялся ужин, несмотря на то что на улице была уже поздняя ночь.

С момента приезда у Линетты не было времени осмотреть как следует дом. Теперь ей представилась такая возможность. Гости собирались в гостиной, отделанной в роскошном стиле Людовика XVI. Четыре обнаженные до пояса женские фигуры из белого мрамора служили торшерами. Китайские вазы, блиставшие оправленной в бронзу эмалью, были полны цветов.

В огромной, увешанной гобеленами столовой монументальный буфет был заставлен старинным серебром, а накрытый стол освещали канделябры с пятнадцатью подсвечниками каждый.

Комнаты быстро заполнялись гостями, съезжавшимися после закончившихся в театрах спектаклей. Линетту представляли им всем, но она очень скоро утратила способность запоминать называемые ей имена.

Мужчины во фраках и очень открытых по последней моде жилетах казались ей очень важными, а все женщины, по ее мнению, были писаными красавицами.

Впрочем, Линетта скоро поняла, что совершенством своего цвета лица, длиной ресниц и яркостью губ они были обязаны косметике.

Ей никогда еще не приходилось видеть накрашенных женщин, но она восприняла это как парижскую моду, которая не могла идти ни в какое сравнение со строгой естественностью ее знакомых дам в Англии.

За каждым креслом в столовой стоял лакей с напудренными волосами, в панталонах до колен и ярко-голубой ливрее с серебряным шитьем.

Угощение, как заверил Линетту ее кавалер слева, было превосходное, выше всяких похвал. Линетта не разбиралась во всех тонкостях, но, даже не пробуя многих блюд, поняла, что все было приготовлено отменно.

Подавали водку с блинами и икрой.

– Это единственный дом в Париже, где я могу вдоволь поесть икры, – заметил сидящий напротив нее какой-то пожилой человек, как смутно могла припомнить Линетта, герцог.

Он съел три порции, а Линетта, никогда раньше не видевшая икры, лишь попробовала, и при этом с большой осторожностью.

После паштета из гусиной печенки подали омаров и заливное из павлина.

– Павлин! – воскликнула Линетта. – Как можно есть такую величавую птицу?

– Это деликатес, милочка, – ответил ей герцог, – а деликатесы, как и наша хозяйка, стоят дорого! Но наш хозяин может себе позволить и то, и другое.

Только сейчас Линетта увидела, что во главе стола сидит мистер Бишоффсхайм, а у другого конца, напротив него, – Бланш.

– В одном, по крайней мере, нельзя отказать Бишоффсхайму, – продолжал герцог, говоря больше с самим собой, чем с девушкой, – он знает толк в вине. Этот шато-икем превосходен, и я не удивлюсь, если за ним последует шато-лафит.

Хрустальный бокал с выгравированными инициалами Бланш, стоявший рядом с прибором Линетты, был полон, но девушка лишь немного пригубила из него, когда ей очень захотелось пить.

Тем временем ужин продолжался. Бокалы снова и снова наполнялись шампанским, лица гостей становились оживленней, все громче раздавался смех.

Под марсалу, мальвазию и херес подали клубнику со сливками, пирожные по-неаполитански и торт а-ля Помпадур.

Наконец подали кофе, и тут, к величайшему изумлению Линетты, закурили не только мужчины, но и дамы.

Наблюдая за курящими красавицами, Линетта заметила, что все они совершенно открыто флиртуют с сидящими рядом с ними мужчинами.

Их кавалеры тоже вели себя достаточно вольно: беседы прерывались смехом, поцелуями ручек и шепотом в маленькие, отягощенные бриллиантами ушки.

Мистер Бишоффсхайм первым заметил, что Линетта уже почти спит.

Направляясь к Бланш, которая сидела за другим концом стола, он остановился возле Линетты и положил руку ей на плечо.