Первый БПЛА Второй Мировой (СИ) - Арх Максим - Страница 49

— Товарищи. Я понимаю, что вы партизаны. И я сама давно хотела уйти из деревни и найти партизанский отряд. Мама это подтвердит. — Галина Ивановна, сдерживая выступившие слёзы, кивнула и крепко сжала руку дочери. — Мама не пускала меня, потому что боялась, что я погибну. Но я, товарищи, не боюсь! Я считаю, что врага нужно бить! Понимала и понимаю это… но просто… я не могла действовать в одиночку. Вы, товарищи, не смотрите, что я девушка. Я — комсомолка и хочу быть полезной нашей стране! Но уйти я не могла, потому что мама… и Ванечка… и потому что не знала, где вас искать. И вообще не знала, что у вас есть такие партизанские отряды рядом с нашей деревней. А если бы знала, давно бы пришла. Мы вот тут и жили…

Речь её путалась: слова рвались, как нитки на ветру. Слёзы текли, и она едва сдерживала рыдание, зачастую задыхалась на полуслове. Мать встала, обняла дочурку и сама не смогла сдержаться: глаза женщины предательски блеснули, пальцы задрожали, и они с дочерью опустились на лавку.

Маленький Ванечка, который до этого сидел, словно статуя, вдруг заплакал: не понимал всей сути и остроты происходящего, но чувствовал страх мамы и сестры. У парнишки пропал голос, ребёнок схватился за край лавочки и смотрел на нас, как будто бы мы должны были сейчас сделать невозможное — защитить их от большой беды.

Даже Шарик, бедный верный пес, видя общую гнетущую атмосферу, соскользнул под лавку и стал оттуда тихо, жалобно поскуливать — как будто и он ощущал всю безнадёжность ситуации, в которую они попали.

Сцена была одновременно трогательной и абсолютно трагичной. У меня к горлу подкатывал ком, который никак не удавалось проглотить.

— Николай, что мы будем делать? Что ты решил? — сквозь зубы процедил бледный Сергей.

Его лицо было мрачным: прежний уверенный боец словно исчез. Ладони сжались в кулаки, а в глазах читалась та же боль, что и у меня.

Мне нужно было что-то решать. Решать их судьбу. И я прекрасно понимал, что от моего решения будет зависеть их жизнь, ибо любая ошибка здесь — смерть.

Неимоверная тяжесть ответственности навалилась на мои плечи. Я осознавал, что любое лишнее открытие двери этого бункера кому попало может стать сущей катастрофой. И в то же время предоставить людей, чудом избежавших смерти, самим себе, означало обречь их. Это был моральный тупик, но какое-то решение принять было необходимо.

И я решил дать им выбор — решил, что свою судьбу они должны будут определять сами.

Кивнул Кудрявцеву, приглашая идти за мной, и подошёл к семье.

Присев на корточки, чтобы оказаться на уровне их глаз, я сказал как можно мягче:

— Товарищи, вы попали в сложную ситуацию. Но вы должны выбрать. У вас есть три варианта. — Я видел, как их взгляды, в которых читалась надежда, устремились на меня. — Первый — вы переходите в помещение, которое более приспособлено для жизни, и живёте там на протяжении, скажем, трёх месяцев. Мы вас, разумеется, кормим и обеспечиваем всем необходимым. За это время попробуем сделать вам документы, а если не получится, постараюсь подделать их — у меня в компьютере есть кое-какие программы, которые могут помочь в этом деле. — Понял, что озвучиваю непонятные для этого времени термины и махнул рукой. — Одним словом, как только суета вокруг вашего исчезновения уляжется и бумаги будут готовы, мы отвезём или проводим вас на максимально далёкое от этих мест расстояние — в какой-нибудь город, где вы попробуете устроиться, сказав местной администрации, что вы беженцы откуда-то издалека, мол, потеряли жильё и собираетесь там обосноваться.

— В городах опасно, — негромко произнесла Галина Ивановна, устало опуская взгляд. — Я слышала, там молодёжь на работы в Германию угоняют. Мы же тоже городские. Жили в Согровске. Сюда убежали к матери моего первого мужа. Тётя Глаша в прошлом месяце умерла, и мы остались жить в её доме. А бежали сюда, думая, что тут в округе меньше немцев будет, да про полицаев забыли… А они отказались нас обратно в город отпускать. Документы не давали. Я за Анечку очень переживаю, ведь эти гады… они ж и снасильничать могут. Да и хотели ж уже… Вот и сидели в доме, боясь лишний раз на свет божий выйти.

Она говорила глухо, словно с каждым словом теряла последние силы. Казалось, она и сама не верила, что всё это произносит вслух. Представить, сколько страха пришлось пережить этой семье, было просто невозможно. Они бежали, спасаясь от смерти, только для того, чтобы оказаться лицом к лицу с другим, не менее страшным зверем — немецкой оккупацией. Особенно жутко было понимать, что на Аню, на молодую, красивую девушку, уже положили глаз не только немецкий выродок, но и сын старосты — полицай. Понимая это, каждый день, просыпаясь, мать боялась — не исчезнет ли дочь завтра, не увезут ли её силой, не придут ли ночью. И при всём этом им нужно было ещё как-то жить дальше.

— Значит, не в город, а в какую-нибудь богом забытую деревню… — вернулся к теме разговора я и тут же напомнил: — Но это был лишь первый вариант. Второй — это тот, в котором вы никуда не уходите, а просто живёте тут, в одном помещении, и ждёте конца войны.

Сергей, услышав это, согласно кивнул. Его лицо оставалось каменным, но я знал — он, как и я, переживает.

Женщины, услышав это предложение, кажется, поняли, что если останутся, то хотя бы будут живы и даже перестали всхлипывать, прислушиваясь.

— А это можно — остаться? — словно не веря своим ушам наконец прошептала Галина Ивановна.

— Можно, но не всё так просто, — вздохнул я и пояснил: — Эта база… партизанская, секретная, и всё, что в ней, не должно попасть на глаза не только противникам, но и вообще кому-либо. Если согласитесь остаться, то вам придётся провести в изоляции немало времени. Как минимум, до полной нашей победы.

— А она будет — победа? — неожиданно спросил маленький Ваня, глядя на меня снизу вверх. Голос у него дрожал, но глаза словно светились надеждой.

— Конечно, будет! — твёрдо ответил я. — Не сомневайся. Пройдёт тяжёлое время поражений и наступит победный май 1945 года. Рейхстаг падёт, война закончится и будет мир.

— Неужели и вправду столько ждать… — прошептала Аня. — Вы думаете, что мы победим только через три года? Это же так долго…

— Да, действительно долго. Но главное, что мы победим, и кошмар закончится. А значит, всё не напрасно. Однако, как я уже говорил: всё не так просто. Выбрав данный вариант, вы поселитесь в одном из помещений базы. У вас будет всё необходимое: еда, одежда, книги, настольные игры и даже фильмы для просмотра, но всё это время будете жить только там, не выходя оттуда никуда.

— Мы будем жить в кинотеатре? — по-своему понял мальчик.

— Не совсем, но кино там смотреть будет можно. Мы постараемся сделать всё, чтобы вы жили достойно. Однако главное условие незыблемо — выходить из помещения будет разрешено только в санузел и душевую. Поймите нас правильно — мы не можем рисковать секретностью.

— О каком риске вы говорите? — спросила девушка.

— Аня, — мягко сказал я, — мы вроде договорились, что раз мы ровесники, то общаемся на «ты».

— Да… да, простите… то есть — прости. Так что за риск?

— Риск в том, что, в случае поимки, ты можешь рассказать противнику об объекте.

— Что⁈ Нет! Мы ничего никогда не расскажем! — твёрдо произнесла девушка, и глаза её загорелись огнём. — Честное комсомольское!

Я посмотрел на неё и вздохнул. В этих словах были и юношеский максимализм, и горячая уверенность в незыблемости своих слов. Я прекрасно видел, что говорит она, совершенно искренне ни на йоту не сомневаясь в том, что обязательно сдержит обещания. Но всё дело было в том, что жизнь не всегда оставляет человеку выбор.

— Верю, — негромко произнёс я. — Верю, что ты говоришь от сердца. Но знаю и другое… при пыт… — тут я осёкся, заметив, как ребёнок сжал мамины руки. И переформулировал, — при «особых» методах дознания любой человек расскажет всё, что знает и даже то, чего не знает.

— А я нет! — горячо выкрикнула Анна. — Я не боюсь боли. Я не расскажу!