Сталь и пепел (СИ) - Ворон Дмитрий - Страница 49

Глава 39

Возвращение в лагерь после семи дней в лесу и операции в Штейнхагене напоминало въезд в иной мир. Частокол, вонь нечистот, рев голосов, привычная грязь — все это обрушилось на наши обострившиеся за дни тишины чувства с оглушительной силой. Мы шли не строем, а плотной, уставшей группой, ведя за собой трех связанных пленных — двух солдат с мельницы и одного, самого смышленого на вид, из дома в деревне.

Лагерь гудел своей жизнью, но наше появление быстро привлекло внимание. Сначала любопытные взгляды, потом — возбужденные крики, узнавание форм фалькенхарцев. По сторонам начали собираться кучки солдат. В их глазах читалось не праздное любопытство, а нечто более темное: ненависть, горечь и жажда мести. У многих в этом лагере были счеты к Фалькенхару — погибшие друзья, сожженные дома, унижения.

Коршун шел впереди, его единственный глаз зорко следил за толпой, но даже он, казалось, недооценил градус накала. Мы уже миновали ворота и двигались к штабному шатру, когда путь нам преградили двое.

Это были не ополченцы. Это были «волки» — бойцы из ударного отряда барона, знаменитые своей жестокостью и недисциплинированностью. Два здоровенных детины, обвешанных трофейными безделушками и засохшими ушами (подобная «мода» была распространена среди самых отмороженных). Один, с перебитым носом и безумными голубыми глазами, держал в руках тяжелый пехотный топор. Второй, поменьше, но жилистый и быстрый, крутил в пальцах боевой нож.

— Ну что это у нас? — сиплым голосом произнес первый, широко ухмыляясь и преграждая дорогу Коршуну. — Коршун-крот принес крысенков? Давайте-ка сюда, мы их быстренько почистим. За братву, что эти ублюдки закопали у Рытвины.

В воздухе повисло тяжелое молчание. Толпа вокруг замерла, ожидая зрелища. Никто не двинулся с места, чтобы вмешаться. Даже сержанты из других подразделений смотрели в сторону. Сводить счеты с «волками» было себе дороже. Коршун нахмурился, его рука легла на рукоять меча, но он колебался. Прямой конфликт с этими отбросами мог перерасти в настоящую поножовщину, а у нас на руках были ценные пленные, которых мы не могли потерять.

— Пленные — собственность генерала, — отрезал Коршун, но в его голосе не было привычной стальной убедительности. «Волки» слышали подобное тысячу раз.

— Генерал подождет, — огрызнулся второй, его глаза уже скользили по нашим пленным, выбирая жертву. — Одну минуточку. Для справедливости.

И он двинулся. Не к Коршуну, а в обход, прямо к молодому фалькенхарскому солдату, которого мы взяли в доме. Тот, бледный как полотно, замер, понимая, что его ждет.

Это был момент выбора. Логика солдата диктовала: не вмешиваться. Это не твоя война. Рисковать собой ради врага? Безумие. Но была и другая логика. Логика человека, давшего слово не становиться частью этой мясорубки бессмысленной жестокости. Эти пленные были ценным активом. И, что важнее, они были под моей ответственностью. Я их взял. Я должен был их доставить.

Я сделал шаг вперед, встал между жилистым «волком» и пленным.

— Отойди, — сказал я тихо. Голос мой звучал странно спокойно даже для меня самого.

«Волк» на секунду остолбенел, затем его лицо исказилось злобной усмешкой.

— Ого! Щенок зарычал! Слушай, мальчик, тебя еще в помине не было, когда мы…

Он не договорил. Его рука с ножом метнулась вперед — не смертельный удар, а скорее отмахнуться, проучить. Но он недооценил скорость и не ожидал реакции. Я не отпрыгнул. Я пошел на сближение, как учили на курсах самбо. Моя левая рука парировала его руку у запястья, не блокируя, а уводя в сторону, одновременно корпус развернулся, и правое колено с силой врезалось ему в солнечное сплетение.

Воздух с шумом вырвался из его легких. Он согнулся пополам, глаза вылезли на лоб от боли и непонимания. Я не стал добивать. Просто выхватил нож из его ослабевшей хватки и отшвырнул в сторону, в грязь.

Тишина стала абсолютной. Потом раздался рев его товарища.

— ТЫ, СОБАЧИЙ СЫН…

Большой «волк» с топором забыл про пленных, про все. Его ярость теперь была направлена на меня. Он ринулся вперед, топор занесен для короткого, рубящего удара. Пространства для маневра не было — сзади толпа, по бокам — свои же. В открытом противостоянии с этой горой мускулов и стали у меня не было шансов.

И тогда случилось то, что никто не мог предвидеть. Даже я.

Из-за моей спины, из самой гущи наших людей, где он шел невидимой тенью, вырвался черный смерч. Тень. Он не рычал. Он просто возник между мной и занесенным топором. Его движение было смазанной полосой, удар — молниеносным и страшным. Он не бросился на солдата. Он подскочил и ударил его лапой, точнее, всей своей массой, в грудь. Это не было когтистой атакой. Это был таран. Сотрясающий удар, как от падающего бревна.

Раздался глухой стук, хруст ломающихся ребер, и огромный детина отлетел на три метра назад, как тряпичная кукла, рухнув в лужу. Топор с лязгом отскочил в сторону.

Тень приземлился передо мной, в низкой, готовой к прыжку стойке. Его черная, переливающаяся шкура вздыбилась, делая его визуально еще больше. Сломанные рога были направлены вперед, как копья. А его пасть была приоткрыта, и оттуда доносилось тихое, вибрирующее шипение — звук раскаленного металла, опускаемого в воду. Но страшнее всего были глаза. Два огромных диска расплавленного золота, полных не звериной ярости, а холодной, разумной, убийственной ярости. Он смотрел на распростертого «волка», и было ясно — один намек на угрозу, и следующее движение будет последним.

В лагере воцарилась мертвая тишина, которую тут же пронзили дикие крики ужаса и изумления:

— Демон! Лесной демон!

— Черный зверь с рогами!

— Это колдовство!

Нас окружили, но никто не смел подойти ближе. Люди пятились, наносили на себя какие-то защитные знаки, хватались за амулеты. Даже наши, из взвода Коршуна, смотрели на Тень с новым, смешанным страхом и благоговением. Они видели его в лесу, но здесь, посреди людского муравейника, его потусторонняя, магическая сущность проявилась во всей своей пугающей мощи.

Именно в этот момент сквозь расступившуюся толпу, сопровождаемый адъютантом и капитаном Ланцем, вышел генерал Вальтер фон Герцог. Его ледяные глаза, не выражая ни страха, ни удивления, скользнули по сцене: по двум хрипящим в грязи «волкам», по мне, стоящему перед магическим зверем, по бледным пленным, по перепуганной толпе. Его взгляд задержался на Тени.

— Прекратить это безобразие, — произнес генерал тихим, но абсолютно внятным в наступившей тишине голосом. — Капитан Ланц, этих двоих (он кивнул на «волков») — в карцер. На хлеб и воду. Офицеру их подразделения — мое неудовольствие. Рядовой Лирэн, сержант Коршун, со своим взводом и… вашим спутником, — он снова посмотрел на Тень, — ко мне в шатер. Немедленно.

Никто не посмел издать ни звука. Генерал развернулся и пошел прочь, даже не проверив, следуем ли мы. Он знал, что последуем.

Штабной шатер на этот раз казался еще более тесным и наполненным властью. Мы стояли перед столом генерала: Коршун, Сова, Рогар, Крот, я. И Тень. Зверь улегся у входа, как черный страж, его золотые глаза полуприкрыты, но ни у кого не было сомнений, что он все видит и все слышит.

Генерал слушал доклад Коршуна, задавая короткие, точные вопросы. Его интересовали не только детали захвата, но и наше восприятие ситуации в Штейнхагене, настроения жителей, поведение караула. Затем он обратился ко мне.

— Рядовой Лирэн. Ваша версия. Особенно относительно методов нейтрализации противника на мельнице и… инцидента у ворот.

Я отчеканил четкий, сухой отчет, опуская лишь самые метафизические детали связи с Тенью, описывая его действия как поведение умного и преданного животного. Генерал слушал, не перебивая, его пальцы сложены домиком перед лицом.

Когда я закончил, в шатре повисла тяжелая пауза. Генерал откинулся в кресле, его взгляд переводился с меня на Тень и обратно.

— Карты, которые меняют восприятие местности. «Тихая Вода», которая калечит дух, не трогая тела. Бесшумный захват деревни и поста без единой потери. И, наконец, магический зверь из легенд, встающий на защиту солдата и дисциплины в моем же лагере, — он говорил медленно, взвешивая каждое слово. — Вы — аномалия, Лирэн. Опасная, непредсказуемая, но… невероятно эффективная. Война, которую мы ведем — это война глины и крови, тупой силы и старой ненависти. Вы же приносите с собой иной принцип. Принцип острого клинка. Принцип информации как оружия. Принцип… невидимости.