Сталь и пепел (СИ) - Ворон Дмитрий - Страница 32

Глава 26

Свет угасал, окрашивая лес в сизые, угрюмые тона. Я приближался к отмеченной на карте точке — скале «Клык», используя последние лучи солнца для бесшумного и тщательного движения. Это был второй день задания, и кроме трупов на поляне, я не нашел ничего. Но «Клык» манил. Холодный расчет говорил, что нужно устроить наблюдение до утра. Любое движение ночью у секретного объекта будет красноречивее дневной тишины.

Я уже видел вдалеке темный силуэт скалы, когда мой слух уловил не природный звук. Не ветер в ветвях и не шорох зверька. Это был глухой, металлический лязг, за которым последовал сдавленный, хриплый звук — не крик, а скорее стон, полный боли и бешенства. И еще — сладковато-медвяный запах, резко контрастирующий с запахом хвои и сырости. Запах магии. Тухлой, искаженной, как испорченный мед, но неоспоримой.

Логика немедленно нарисовала две картины: засада с использованием приманки или реальная беда, не имеющая ко мне отношения. Засада казалась маловероятной — кто мог знать мой маршрут? Значит, вторая опция. Но «не имеющая отношения» в этом лесу было понятием растяжимым. Любая аномалия могла быть звеном в цепи.

Я изменил курс, сместившись против ветра, и пополз на источник звука. Подползать при свете было в тысячу раз опаснее, чем в темноте — силуэт мог выдать любое движение. Я двигался, как жидкость, используя каждую складку рельефа, каждое дерево. Звук повторился — тот же лязг, и теперь к нему добавилось отчаянное, шипящее дыхание.

Лес расступился, открыв небольшую прогалину. И на ней — сторожку. Не склад, а именно маленькую, полуразвалившуюся избушку лесника или охотника, явно заброшенную. Крыша провалилась, стены покосились. И прямо перед ее порогом, в центре аккуратно расчищенного от листвы круга, зияла яма. Ловушка. Большая, рассчитанная на медведя или что-то покрупнее. Из ямы доносилось то самое дыхание.

Я замер в двадцати шагах, слившись со стволом древней ели. Мои глаза, уже привыкшие к сумеркам, впитывали детали. Края ямы были укреплены грубыми кольями. А внутри…

Внутри был зверь. Но не медведь, не волк и не кабан.

Он лежал на боку, и сначала я подумал о большом, невероятно мускулистом барсе. Его шкура даже в полумраке отливала странным, глубоким сиянием — не цветом, а скорее игрой света на невидимых чешуйках, как на крыльях ночных бабочек или на черном опале. Но контуры были иными — более длинные, струящиеся. И рога. Не оленьи, не козлиные. Два изящных, черных, как вороненое железо, отростка, загнутых назад от узкого, гордого черепа. Они были сломаны. Один почти у основания, второй — лишь слегка треснул.

Его левая задняя лапа была зажата в железных челюстях старого, но чудовищно мощного медвежьего капкана. Кость была переломана, из-под темной, сверкающей шерсти сочилась густая, почти фиолетовая кровь. Но это была не смертельная рана. Смертельной была другая — глубокая, рваная дыра в боку, ниже ребер. Рана от копья или алебарды. Она пульсировала темным, почти черным светом, и от нее исходил тот самый гнилостно-медовый запах. Магическая плоть, отравленная железом.

Зверь не метался. Он лежал неподвижно, лишь бока ходили ходуном от тяжелого дыхания. И он смотрел. Его глаза были открыты — два огромных, вертикальных зрачка в море жидкого, яркого желтого золота, светящихся изнутри собственным холодным огнем. Они были прикованы не к небу, не к боли. Они смотрели прямо на меня. Сквозь сумерки, сквозь ветки, сквозь мою маскировку.

И в этом взгляде не было ничего животного. Не было слепой ярости, страха или тупого страдания. В нем была боль. Острая, выжигающая, но контролируемая огнем невероятной воли. Была гордость. Древняя, дикая гордость существа, которое никогда не знало уз и не склонило головы. И был ум. Холодный, пронзительный, оценивающий ум, который не просто видел форму в темноте — он видел меня. Видел суть. И оценивал: угроза, добыча, или… нечто иное.

Этот взгляд пронзил меня, как физический удар. Я видел в нем не зверя. Я видел отражение. Брошенного в чужой мир, загнанного в угол, израненного обстоятельствами и предательством системы. Существо, чья природа была искажена, сломана, но дух которого горел тем же непокорным, яростным огнем. Мы были разными — он, странный, вероятнее всего магический зверь из легенд, и я, солдат из будущего, застрявший в теле мальчишки. Но в этот миг, у края этой ямы, мы были одним: ранеными хищниками в ловушке.

Логика, холодная и безжалостная, немедленно вынесла вердикт: Уйти. Это не твоя война. Магическое существо. Проблемы непредсказуемы. Его могут искать. Риск неоправдан. Выполняй задание.

Но была и другая логика. Логика солдата, узнавшего в противнике — или в жертве — родственную душу. Логика человека, давшего себе слово не стать частью системы, которая ломает и уничтожает все неординарное. Этот зверь был олицетворением такой неординарности. И он не сдавался. Даже умирая, он смотрел на мир с вызовом.

Я сделал шаг вперед, выйдя из тени. Медленно, чтобы не спровоцировать взрыв последних сил. Его глаза сузились, отслеживая каждое движение. Яркие желтые диски пылали в наступающих сумерках.

Я остановился у края ямы, глядя вниз. Теперь я видел все детали. Шкура была покрыта не шерстью, а мельчайшими, переливающимися чешуйками. Рога, даже сломанные, несли на себе сложные, спиральные узоры. Существо было красивым. Жутко, потусторонне красивым. И умирающим.

— Не повезло, — произнес я тихо, не ожидая ответа.

Его губы — не звериная пасть, а что-то более утонченное, с темными, тонкими губами — дрогнули. Из горла вырвался не рык, а низкий, вибрирующий звук, похожий на шипение раскаленного металла, опущенного в воду. В нем читалось: «Сообщи мне нечто новое, двуногий. Я и сам это вижу.»

— Ловушка старая, — продолжал я, как будто веду рапорт. — Капкан ржавый, но механизм цел. Ранение от копья — свежее, сегодня или вчера. Тебя преследовали. Добивали. Или ты оторвался, но напоролся на это. — Я кивнул на капкан.

Золотые глаза не отрывались от моего лица. В них мелькнуло что-то — не понимание слов, но понимание тона, намерения. Оценка сменилась острым, болезненным любопытством.

Я огляделся. Нашлась толстая, сырая жердь, валявшаяся рядом со сторожкой. Я вставил ее между железных дуг капкана, у самого основания. Механизм был тугим, проржавевшим. Мне пришлось навалиться всем весом, используя принцип рычага. Металл заскрипел, застонал, ржавчина осыпалась. Дуга, впившаяся в плоть, дрогнула и начала медленно, миллиметр за миллиметром, подниматься.

Зверь не зарычал. Он замер, его тело стало абсолютно жестким, каменным. Только глаза пылали теперь ослепительно ярко, в них отражалась нестерпимая боль и титаническое усилие сдержать любой звук. Когда лапа наконец высвободилась, он издал долгий, тихий выдох — не стон, а сброс невероятного напряжения. Его голова упала на землю, но глаза оставались открытыми, прикованными ко мне.

— Дальше будет хуже, — предупредил я.

Я спустился в яму. Она была неглубокой, но тесной. Запах магии, боли и крови стал густым, осязаемым. Вблизи его шкура сверкала еще причудливей, переливаясь глубокими синими и фиолетовыми оттенками в последних лучах света. Я действовал быстро и жестко, без сантиментов. Нашел две относительно ровные палки и, не церемонясь, наложил шину на сломанную лапу, туго перетянув ее полосками от своей портянки. Кость была странной — не хрупкой, а упругой, как крепкое дерево. Потом занялся раной на боку. Она была страшной. Железо явно нарушило что-то внутри магической плоти — ткани вокруг нее выглядели омертвевшими, почерневшими. Я сделал тугую, давящую повязку из всего, что было, стараясь просто сдержать темное, пульсирующее свечение. Это была борьба с симптомом, а не с болезнью.

— Тебе нужен не лекарь, — констатировал я, заканчивая. — Тебе нужно заклятье. Или твоя собственная сила. Которой почти не осталось.

Он лежал, тяжело дыша, и смотрел на меня. В его взгляде теперь читалась не только боль и оценка. Читалась усталость. Бездонная, древняя усталость. Он слабо двинул здоровой передней лапой, царапнув землю у моей ноги. Потом повторил движение, указывая в сторону сторожки.