Инженер 2: Тульские диковинки (СИ) - Тыналин Алим - Страница 47

Здесь народу еще больше. Купцы шли степенно, держа руки за спинами. Бороды аккуратно расчесаны, в длинных кафтанах темного покроя. Мещане в сюртуках, шляпах. Дворяне проезжали мимо в экипажах, лошади цокали копытами по мостовой.

Впереди показались кремлевские стены. Красный кирпич, потемневший от времени. Башни с зубцами, бойницы. Пятницкие ворота открыты настежь, народ шел сквозь них.

Площадь внутри кремля большая, мощеная камнем. Посередине Успенский собор, белый, с золотыми куполами, высокая и стройная колокольня. Колокола гудели, звон разносился над городом.

Народу много. Сотни людей. У стен кремля торговцы разложили товар, пряники печатные, баранки, квас в бочках. Мальчишки зазывали:

— Пряники тульские! Свежие, медовые!

Я прошел мимо, поднялся по ступеням собора. Тяжелые дубовые двери открыты. Вошел.

Внутри прохладно. Высокие своды, расписанные фресками: святые, ангелы, сцены из Писания. Иконостас золотой, блестит в свете сотен свечей. Паникадила медные, массивные, свисают на цепях. Пахнет ладаном, воском, старым деревом.

Народу полно. Люди стояли плотно, шептались между собой, крестились. Купцы впереди, ближе к иконостасу. Дворяне сбоку, сидели в резных креслах. Мещане и мастеровые в середине и сзади. Женщины отдельно, справа.

Я встал у стены, снял шляпу. Служба началась.

Священник вышел из алтаря, седой, в золотом облачении, с крестом на груди. Голос низкий, мощный, эхом отдавался под сводами. Читал молитвы на церковнославянском, старый, торжественный язык.

Хор пел. Голоса чистые, высокие. Мальчики-певчие в белых стихарях. Басы гудели, тенора вели мелодию. Красиво. Торжественно.

Звук наполнял собор, отражался от сводов, стелился по полу.

Я стоял, слушал. Крестился, когда надо, кланялся, когда положено.

Огляделся. Справа, у правой колонны, стоял Крылов в парадном мундире брандмайора, при всех орденах. Рядом супруга его, Вера Николаевна, в темно-зеленом платье, с кружевной накидкой на плечах. Оба молились сосредоточенно, губы шевелились.

Дальше, ближе к иконостасу, виднелась фигура Баташева. Широкоплечий, в темном сюртуке, борода окладистая, седая. Стоял прямо, руки сложены на груди. Самоварный фабрикант. Рядом сын его, Иван, лет двадцати, худощавый, в очках.

У левой стены, где стояли мещане, я заметил Кондратьева, купца с рынка, у которого я смотрел инструменты и материалы. В синей поддевке, рубаха белая шелковая, борода расчесана. Он усердно молился, широко крестился, низко кланялся.

Священник продолжал читать, голос гулким эхом разносился по собору:

— … и о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных…

Народ крестился, кланялся. Женщины у левой стены тихо всхлипывали, поминали умерших, просили за больных.

Хор запел снова, медленно, протяжно. Молитва о упокоении. Голоса тянулись, переплетались, затихали.

Я слушал, смотрел на иконы. Строгий, печальный Спаситель с поднятой рукой. Нежная, скорбная Богородица с младенцем. Мудрый старец Николай Чудотворец с посохом.

Свечи мерцали, отбрасывали колеблющиеся тени. Густой запах ладана щекотал ноздри. Кто-то тихо кашлянул, кто-то вздохнул.

Священник поднял чашу с вином:

— Святая Святым!

— Един Свят, един Господь, — ответил хор.

Началось причащение. Люди потянулись к алтарю, выстраивались в очередь. Сначала мужчины, потом женщины с детьми.

Я остался стоять. Не пойду. Не могу пока не разберусь кто я таков на самом деле.

Крылов подошел к алтарю, причастился, вернулся на место. Баташев тоже. Кондратьев шел медленно, с благоговением, склонил голову, принял причастие, перекрестился, отошел.

Служба тянулась. Еще молитвы, еще пение. Солнце поднялось выше, лучи света пробивались сквозь высокие окна под куполом, освещали пыль, висевшую в воздухе золотыми столбами.

Наконец священник поднял руки:

— Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно, и во веки веков.

— Аминь, — прогудел собор разом.

— Идите с миром.

Народ зашевелился, заговорил. Служба закончилась. Люди начали расходиться к выходу. Толпились, протискивались к дверям, кланялись друг другу, здоровались.

Крылов увидел меня, кивнул через толпу. Я ответил поклоном.

Баташев проходил мимо, остановился:

— А, господин Воронцов! Здравствуйте. Как дела?

— Работы хватает, слава Богу.

— Вот и отлично. Если понадобится еще медь или латунь, обращайтесь. Дам по хорошей цене. — Он улыбнулся в бороду. — И про мой новый заказ не забывайте, жду.

— Спасибо, Николай Иванович.

Баташев кивнул, пошел дальше. Сын его молча поклонился мне, последовал за отцом.

Кондратьев протискивался через толпу, увидел меня, просиял:

— Александр Дмитриевич! Здравия желаем! Вот не ожидал вас здесь увидеть!

— Здравствуйте, Семен Петрович.

— Как работа? Если что понадобится, милости просим в лавку. Товар отменный, цену сделаю добрую.

— Спасибо. Учту.

Кондратьев дружески хлопнул меня по плечу, прошел дальше.

Я вышел на паперть. Солнце било в глаза, яркое, теплое. Площадь заполнена людьми. Они медленно расходились, останавливались группами, беседовали.

Крылов спускался по ступеням с супругой, увидел меня, подошел:

— Александр Дмитриевич! Вот не ожидал увидеть вас здесь! Думал, в мастерской работаете.

— Сегодня выходной, Федор Иванович.

— Правильно! — Крылов улыбнулся. — Отдыхать надо. А то совсем загоните себя.

Вера Николаевна протянула руку в перчатке:

— Очень приятно снова видеть вас, Александр Дмитриевич.

Я поклонился, поцеловал руку.

Крылов посмотрел на меня:

— Кстати, сегодня днем, после обеда, жду вас на собрании дворянского клуба.

— Обязательно буду.

— До встречи тогда.

Крылов с супругой поклонились, пошли к своему экипажу. Я остался на паперти.

Стоял, смотрел на площадь, на кремлевские стены. Народ расходился, голоса затихали.

Думал.

Имею ли право здесь стоять? Молиться, креститься, причащаться?

— Сын мой, — раздался за спиной голос.

Я обернулся. Рядом стоял тот самый священник, седой, высокий, в черной рясе. Без ризы уже, службу отслужил. Лицо доброе, умное, глаза внимательные, проницательные. Возрастом за шестьдесят, наверное.

— Вижу, душа твоя неспокойна, — сказал он тихо. — Гнетет что-то тебя. Хочешь поговорить?

Я замешкался. Как он узнал? Видно по лицу, что ли?

— Я… батюшка, я не знаю…

— Пойдем, — он кивнул в сторону. — Отойдем, поговорим спокойно.

Мы прошли к стене собора, в сторонку от людского потока. Здесь тише, спокойнее. Священник остановился, посмотрел на меня:

— Как тебя зовут, сын мой?

— Александр Дмитриевич. Воронцов.

— Отец Василий, — кивнул он. — Служу в этом соборе двадцать лет. Видел много людей, много историй. Научился читать по лицам. У тебя лицо человека с тяжелым вопросом. Рассказывай, если хочешь. Что гнетет?

Я колебался. С одной стороны, опасно. С другой, может, именно священник и ответит на вопросы.

— Хочу, батюшка.

— А ты кто будешь, сын мой? Давно у нас? Я тебя не видел раньше.

— Я новый смотритель насосной мастерской.

— А, слышал о тебе. Говорят, ты не чета прежнему, грешному, порядок навел. — Отец Василий кивнул. — Дело хорошо делаешь.

— Стараюсь.

— Вот и славно. Господь любит работящих. — Он посмотрел мне в глаза. — Ну, говори. Что тебя гнетет?

Я помолчал, подбирая слова. Как спросить, чтобы не выдать себя?

— Батюшка, а если человек… не помнит, кто он?

— Память потерял? От ранения, может?

— Да. В Севастополе был. Взрыв случился. Три недели без памяти лежал.

Отец Василий кивнул:

— Контузия. Видел я такое. Память путается, человек себя не узнает. Проходит обычно, но не всегда.

— А если не пройдет? Если человек так и останется… другим?

Священник задумался:

— Тогда, значит, Господь так судил. Как бы заново родился человек. Прошлое ушло, осталось только тело.