Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена - Страница 78

— Ты собираешься предложить мне отношения? — начинаю самую лютую, масштабную и, несомненно, разрушительную бойню во всей этой чертовой Нечаево-Филатовской войне.

На этот раз Егорыныч не теряется. Он готов. Смеется, едва я озвучиваю вопрос — коротко, одним жестким залпом. Хотя в каждом мускуле лица и тела у него минимум один нерв коротит. Вижу не все. Но накал чувствую. Кажется, в воздухе даже появляется запах горелого.

— А я должен? — гасит, раздувая ноздри.

Моя грудь сдувается. До какой-то странной и, определенно, неполноценной формы, когда физически ощутимой остается лишь центральная часть. Там, где основная кость. Узкая полоска. Именно ее сводит, сдавливает и жжет, как будто в полость плеснули раскаленным ядом, который мало того что обжигает, еще и стремительно активирует свое фатальное действие.

Моргнуть не успеваю, как боль расползается во всему организму. Только за счет нее я его полностью чувствую.

— Ну? — долбит Нечаев. — С чего вдруг тебе, блядь, взбрело в голову, что я обязан? Что могут быть какие-то отношения?.. Я не понимаю, почему ты плачешь?!

Я тоже не понимаю. Не понимаю, что плачу, пока он это не озвучивает.

Медленно, дабы не подавиться собравшейся во рту слюной, сглатываю.

— Потому что мне надоело проигрывать! Хватит! Достало! — заряжаю, не думая о том, что на нас смотрит весь зал. — Ты вообще думал, чем эта война может закончиться? Называешь меня «встречной-поперечной», а сам каждый день под моей школой, в моем телефоне, на всех моих допах, в моей спальне! Пять лет! Пять гребаных лет, Нечаев! Мне все это осточертело, ясно? Я прекращаю! Прекращаю эту войну! Потому что по-настоящему силен не тот, кто бьет до последней капли крови, а тот, кто умеет остановиться первым. Я отменяю все свои слова, все свои угрозы, все обещания… Я выросла, Нечаев! Мне надоело играть в войнушки. Ты можешь продолжать с кем-то другим. А я хочу отношений. Нормальных человеческих отношений! И если ты не готов на этот гребаный шаг, если для тебя это что-то непостижимое, если не устраиваю я и моя фамилия… — останавливаюсь, чтобы хлебнуть воздуха. И со всей скопившейся злой неудовлетворенностью припечатываю: — Вали ты на хрен!!!

— Выбирай выражения, Агния, — рубит Егор ровным и от этого еще более опасным тоном. — Не смей так со мной разговаривать.

Меня хоть и передергивает от того страха, который он вызывает подспудно, но остановиться уже не могу. Как только лавина дрожи сходит, рвусь дальше в бой.

— Это все, что ты мне можешь сказать? Все, что тебя волнует? — усмехаюсь, грациозно стирая со щечек слезы. — Я думала, ты мужчина уже… Восхищалась тобой, — намеренно бью в самое уязвимое место. В его выпестованное гипертрофированное достоинство. — А ты, как оказалось, глупый трусливый мальчишка.

Нечаев вздрагивает, как будто я вбила ему в грудь нож. Подрывается, и спинка дивана, на котором он сидел, бахает в стенку декоративного ограждения. Он наклоняется, упирает ладони в стол и опаляет меня разъяренным взглядом.

— Следи за языком. Я тебе не мальчишка.

Я снова сглатываю и тоже подскакиваю, хоть ноги и отказываются прочно держать.

— Подавись своей войной! Ты ведь не думаешь, что можешь меня потерять? Уедешь, и все? Уезжай! Слышишь, Нечаев? Уезжай!!! Я тоже уеду! В Киев или в Японию… Куда угодно, куда предложат — вообще плевать! Я это сделаю. Сделаю сразу после выпускного, — кричу, пытаясь достучаться. — Если же я нужна, возьми на себя смелость появиться перед моими родителями, перед теми, кто следил за нашей войной на протяжении пяти лет… Приди на мой выпускной с цветами и станцуй со мной вальс! В противном случае я станцую его с другим! Начну встречаться с другим! Мораторий снят! А ты катись к черту! Потому что если ты попытаешься его избить, я приму это как подтверждение твоей мужской несостоятельности! Чертовой неполноценности! Не смей приближаться со своей войной, ты меня понял?! Иначе я пойду к твоему отцу, пойду к Яну!.. С меня хватит! Хватит, Нечаев!!!

Эпизод пятьдесят второй: На линии огня

«Думала, ты уже мужчина…»

«Восхищалась тобой…»

«А ты, как оказалось, глупый трусливый мальчишка…»

Задело?

Да к херам!

С чего бы мне париться из-за одного предвзятого и, однозначно, кривого мнения?! Мнения заносчивой Королевы, которая впала в очередную истерику, лишь потому что не получила свое!

Очередную ли?..

«Ты не думаешь, что можешь меня потерять?»

Думаю. И от этого ломает так, что под угрозой оказывается само мое существование. То, что атакует весь гребаный организм — это даже не боль. Многим хуже. Кто не сталкивался, никогда не поймет. Я сам охренел. Уже по факту.

«Я тоже уеду!»

Все, что проживал «до», вдруг обесценилось. Через призму нового опыта теперь виделось надуманным или преувеличенным. Так, учебная тревога. Сейчас же случился реальный сбой. Всех систем. По всем, сука, уровням. Работа каждого органа нарушилась. Их просто начало выкручивать, стискивать, выжимать, простреливать, выворачивать, отвергать… Словно чертово тело задалось целью изничтожить само себя.

«Уеду, Нечаев!»

Суть даже не в Усманове. Я бы мог поехать за Филатовой в Киев. Хрен с ней, с Канадой. Но проблема ведь не в географии. Немезида поставила точку. На старых условиях я в ее жизнь вернуться не смогу. А к новым я, ясен хуй, не готов.

«Ты собираешься предложить мне отношения?»

После этой предъявы шибануло так, что до сих пор несет. В ушах звенит. Бросает то в жар, то в холод. Сердце срывается с креплений. Болтается, задевая все подряд. Промахиваясь с ударами, лупит то так сильно, что в глазах вспышки мерцают, то так слабо, что застывает, умирая, весь организм. Грудь сводит. Дыхание рвется на короткие колючие вдохи и быстрые надсадные выдохи. Кожа перегревается, начинает увлажняться и липнуть. По позвоночнику таскает ржавыми ножами. Содержимое желудка разбухает и стынет в лед. Холод и тяжесть — все, что я после каждой промывки мозгов этим вопросом ощущаю. Ни хрена удивительного, что в итоге доходит до колотуна.

И эта дрожь…

Мощная, разломная, основательная дрожь! От нее гасит круче всего. Хочется упасть на землю, прижаться всей площадью, каждым гребаным сантиметром… Только бы перестало крушить!

Страшно, ебать. До всепоглощающего и абсолютного ужаса.

Это ведь уже не просто эмоции. Это реакция выживания. Тупой животный страх, который прожигает каждую клетку.

Какие отношения, блядь?! Они невозможны!

И дело не в том, что она Филатова. Дело в ней.

Она — термоядерный заряд. От нее разносит.

«Если я нужна, возьми на себя смелость появиться перед моими родителями, перед теми, кто следил за нашей войной на протяжении пяти лет… Приди на мой выпускной с цветами и станцуй со мной вальс!»

Нет.

Я не стану.

И проблема не в смелости. Давление, претензии, условия, ультиматумы — все это мимо меня. Я такое не глотаю. Это, сука, против моей натуры.

И тем не менее…

«Станцую с другим! Начну встречаться с другим! Мораторий снят!»

От угроз Филатовой рвет. Как Чернобыль в апреле восемьдесят шестого. Соррян за чернушное сравнение, но иначе творящийся внутри меня ад не описать, так жжет внутренности, дробит кости, шпарит мышцы и выносит, к чертям, крышу.

Что это???

Тело вовсю реагирует, а вот мозг подключаться отказывается.

Без него в мясо.

Долбанутому сердцу, если так нравится пылать, исчезнуть бы уж, на хрен! Но оно, тварь, будто феникс. Яростно сгорая, восстает из пепла.

«…несостоятельный…»

«…глупый…

«…трусливый…»

«…мальчишка…»

Именно так я себя и ощущаю, обнуляя все те качества, которыми до недавнего времени гордился.

От этого еще сильнее бешусь. Сильнее корежит.

И мое нестабильное состояние — то убитое, то болезно-лихорадочное, то взведенное и даже откровенно злое — не ускользает от внимания ближнего круга.