Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена - Страница 4

Ах, как все-таки хорошо! Чудесно как!

Подперев рукой подбородок, с улыбкой предаюсь очарованию этого прекрасного забвения.

— Обратите внимание, как гениально автор играет с чувствами читателя, — взывает Виктория Сергеевна деликатно, не нарушая волшебства момента. Она лишь первые сцены пьесы читает, а я уже вижу ту самую Средневековую Верону — каменную и монументальную, торговую и оживленную, аристократическую и знатную. Далее, по мере растущего в повествовании напряжения, проникновенный голос учительницы добавляет живописным изображениям необходимых для существования деталей, звуков, красок, запахов, движений, эмоций. Застывшие кадры обретают жизнь. — Шекспир описывает чудесное мгновение, в котором двум юным душам, вопреки навязанной их семьями ненависти, дано увидеть чистоту друг друга.

В моих мечтах Ромео имеет определенную внешность. Он выглядит точь-в-точь как Святослав Усманов.

Свят… Святик…

Ох, как же кружит голову запретная любовь!

Сначала парень сестры, а после некоторых событий и вовсе — враг всей моей семьи. Ну разве может это быть обычным совпадением? Вы видите эти параллели? Я влюблена в него, а он — в меня. Иначе тот поцелуй в холодном декабре не был бы таким крепким.

— Не знал я, что такое красота, покуда не увидел этой ночи, — выдерживая паузы, Виктория Сергеевна выхватывает лучшие фрагменты из произведения Шекспира. Я знаю эти строки наизусть. Двигая губами, беззвучно повторяю за педагогом: —Святая, если позволишь, то рукой я к грубой ласке приложусь, как к храму.

Ах, ну до чего же изумительно! Скорей бы отвечать! У меня на тему «Ромео и Джульетты» потрясающая речь заготовлена… С зимних каникул этого дня ждала!

Закинув ногу на ногу, беспечно болтаю в воздухе стопой.

— Автор знакомит нас с прекраснейшим из чувств — любовью, — подчеркивает Виктория Сергеевна. Я мысленно поддерживаю. — О, Ромео, Ромео! Зачем ты Ромео? Отрекись от отца, иль, если можешь, меня возьми к себе, отказом мне свое имя искупив… — цитирует учительница далее, тем самым как нельзя лучше описывая нашу со Святославом Усмановым историю. — В этой сцене Шекспир заставляет нас верить в то, что сила этих чувств способна преодолеть все, ведь Ромео отвечает Джульетте: Я клялся светом этой тайной ночи, что для тебя я больше не Монтекки. Твое имя стало мне важней, чем род.

Да-да-да, мы со Святом важнее того, что натворил его отец. Никаких изъянов я в фамилии Усманова, в отличие от своих родных, не вижу. Есть только Он.

Красивый. Внимательный. Заботливый. Дружелюбный. Веселый. Надежный. Благородный.

Настанет день, и я для него тоже стану значимее всех. Это предрешено.

— И все же на протяжении всего повествования мы ощущаем обреченность, — отмечает Виктория Сергеевна.

«Отчасти», — соглашаюсь с ней я.

— Несчастье висит над героями как собравшаяся в небе гроза. Этой грозе суждено обрушиться — сомнений нет.

Меня это не страшит.

Потому как в ожидании трагедии есть своя магия.

Красота. Гордость. Величие.

— Возьмите мои губы, печальные поцелуи, и навеки пусть останется этот яд на устах… — декламирует Виктория Сергеевна далее.

Я со всей искренностью драматично вздыхаю.

О, я проживаю этот эпизод со всей мощью выраженных Шекспиром эмоций. Внутри меня будто концерт симфонической музыки разворачивается. Жертвенность, грусть, боль, нежность, страх, гнев, безысходность, любовь, принятие — невероятно яркие чувства охватывают душу. Сворачивают ее и, как говорится, разворачивают.

Я уже где-то очень высоко. Парю над этим жалким грешным миром.

И вдруг…

В мир моих восхитительных грез каким-то возмутительным образом врывается нехарактерный Средневековой Вероне рев двигателя внутреннего сгорания.

Застигнутое врасплох сердце, резво дернувшись, чуть не вылетает из груди. И все это прежде, чем я успеваю открыть глаза, чтобы впиться злющим взглядом в рычащий у фонтана мотоцикл.

«Н-Е-Ч-А-Е-В!!!» — горланю я сидящему на нем парню мысленно.

Между нами не меньше трехсот метров. Он к гимназии спиной. У меня зрение так себе. Но нет никаких шансов на то, что я не узнаю подонка. И дело не в банальном «высокий, широкоплечий, темноволосый…» Не это выделяет его из толпы, а манера держаться. До беса гордая осанка. Дьявольская уверенность в движениях. Эталонная, будто военная, выправка. Если бы я не знала, кто он, решила бы, что его вырастили на какой-то секретной экспериментальной базе. Вырастили как зверя. Беспощадного воина.

Я ненавижу, когда этот отморозок пролазит в безграничную степь моих фантазий. С ним они становятся мрачными.

Черт. Черт. Черт.

Снова ОН! Снова ОН!

Мне, в отличие от Нечаева, самообладание отказывает. Глубинный крик давно не дарит нужного успокоения. При виде жестокого ублюдка в сознании зреет четкая потребность: вскочить, разорвать ни в чем не повинную тетрадь, опрокинуть парту, затопать ногами и, наконец, проораться в голосину. Последнее, вероятнее всего, с применением самых грязных слов. Его проклятая фамилия и непристойные выражения — идеальный набор. Чтоб его, почти праздничный.

Но…

Увы.

Я не могу себе такого позволить.

Смакую расправу исключительно в мечтах. Сердцебиение нарастает до критических пределов. Моя внутренняя Сукэбан[2] размахивает катаной, пока не сбивается дыхание.

О, да… Да… Да…

Как бы я хотела в реальности пустить Нечаеву кровь!

Возможно, я бы выменяла за эту материализацию все остальные свои грезы.

Пульс с такой оглушающей громкостью грохочет, что я не слышу, как ко мне обращается педагог.

— Аги! — приглушенно шипит Настя, толкая меня в бок.

Совершая судорожный вдох, осознаю, что до этого какое-то время не дышала.

— Да… Виктория Сергеевна… — бормочу поспешно и хрипловато. Щеки пылают, аж кожу щиплет. — Представляя события пьесы, я в буквальном смысле погрузилась в них. «Ромео и Джульетта» — мое любимое произведение. Чтение вызвало доселе неизведанные переживания…

И все. Ступор. Мысль обрывается. Я прикладываю усилия, лихорадочно роюсь в своей голове, но ранее заготовленный монолог не находится. Он, блин, попросту исчез.

Украли. Все украли.

Нет во мне того возвышенного трепета, которым дышала мгновение назад. В животе настоящее кладбище мертвых бабочек.

И все из-за Нечаева!!!

Четыре месяца со дня нашей первой встречи прошло, а этот придурок не оставляет меня в покое ни на день.

Библиотеки, музеи, парки, торговые центры, спортивные площадки, кафе, кружки и секции… Он появляется везде! Даже моим музыкальным классом по скрипке не гнушается. Но это периодически. По извращенному желанию гада. А вот поджидать меня после школы — каждодневная пытка. Обязательная часть нашей войны.

Мне и до прихода в мою жизнь Нечаева было сложно. Сложно оставаться собой, когда вместо короны дорисовали рога. Хотя мама утверждала, что я себе надумала, что все по-прежнему любят меня, что восхищаются мной… Я чувствовала, что после разразившегося вокруг нашей семьи скандала обращенные на меня взгляды стали другими. Загоняя себя навязчивыми переживаниями в темноту, чуть не сошла с ума.

И тут ОН… Один из Нечаевых!

Делать вид, что его не существует, не получается. Я привыкла держать марку. Даже если на душе погано, и уверенности в себе совсем нет. Однако, когда рядом возникает Егор Нечаев, вся моя энергия уходит на злость. Меня от нее буквально колотит! Естественно, что в таком состоянии все разумные мысли выносит из головы. Чтобы не совершить ошибку, которая может стоить мне репутации, я цепенею и замолкаю, но в душе в этот момент горю.

После драк, которые Нечаев не единожды устраивал у ворот гимназии, все изменилось настолько, что теперь, когда он заявляется, никто другой не рискует находиться рядом со мной.

Вот тебе и доблестные защитники! Мерзкие трусы!

Даже Настька сливается, когда этот беспредельщик увязывается. Говорит, если ее родители увидят с ним, возникнут серьезные проблемы. А у меня, блин, не возникнут?!