Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 14

— Я иду на заимку. Это мои люди. Я их оттуда вытащу.

План начал воплощаться через три дня, на следующий день, когда вернулся Фома и доложил, что завтра посыльный будет на заимке.

Михей с десятком мужиков подготовил сухостой для большого костра и нарезанное мерзлое болото. Чтоб могло дать густой чёрный дым.

Группу для заимки я собирал сам. Игнат, Фома, Архип и пятеро волков — всего девять человек. Лёгкое вооружение, ножи, верёвки. Две гранаты — на крайний случай.

Выступили затемно. Михею сказали разжигать костер на рассвете, а сами пошли к заимке.

Шли долго. Болота, даже зимой скованные льдом, были коварны. Проваливались по колено в ледяную жижу, ругались сквозь зубы. Фома вёл уверенно, как горный козёл по уступам.

К заимке подошли за час до рассвета. Расположились в лесу, в трёхстах шагах от частокола.

Я смотрел в подзорную трубу — ту самую, что Степан прислал в подарок.

Заимка была основательная. Бревенчатая изба, длинная, с двумя трубами. Рядом — амбар, баня, навесы. Всё окружено частоколом высотой в два человеческих роста. Ворота — крепкие, обитые железом. У ворот — часовой с ружьём. Ещё двое ходили по периметру вдоль частокола.

— Вижу амбар, — шепнул я Игнату. — Вон там, в углу. Окон нет, дверь одна. Замок висит.

— Как подберёмся?

— Подождём сигнала.

Ждали час. Холод забирался под одежду, сковывал мышцы. Я шевелил пальцами, разминал, чтобы не закоченеть.

И вот, вдалеке, на востоке, где был наш лагерь, взметнулся столб чёрного дыма. Густой, плотный, поднимался к низкому серому небу.

— Началось, — выдохнул Игнат.

В заимке тоже заметили. Часовые заговорили, показывая руками. Из избы выбежали люди. Крики, суета.

Потом вышел человек в офицерской шинели, без погон. Высокий, широкоплечий, с чёрной бородой клином. Штольц.

Он смотрел на дым, потом что-то скомандовал. Люди забегали. Вывели лошадей, начали запрягать в сани. Через десять минут из ворот выехала группа — человек пятнадцать на санях и верхом.

Штольц ехал впереди. Они направились в сторону нашего лагеря.

— Клюнул, — прошептал я. — Ушёл смотреть, что у нас горит. Осталось…

Я снова поднёс к глазам трубу. Считал. В заимке осталось человек десять, не больше. Трое на постах. Остальные в избе.

— Это наш шанс. Игнат, бери троих. Снимаешь часовых. Тихо. Архип, Фома — со мной. Остальные — прикрытие. Как только услышите выстрел — всем в заимку, через ворота. Давить оставшихся.

Мы разделились.

Игнат с волками пополз к частоколу. Я видел, как белые тени скользят по снегу, неразличимые на фоне сугробов.

Первого часового сняли бесшумно. Нож в спину, рука на рот. Тело утащили в кусты.

Второго — так же. Третий был настороже, но поздно. Кремень прыгнул на него сверху, с навеса, куда забрался ещё раньше.

Ворота были свободны.

Мы вошли. Двор пуст. В избе горел свет, слышались голоса.

— Архип, Фома — к амбару, — прошептал я. — Взломать замок. Я прикрою.

Они метнулись к амбару. Архип ударил молотом по замку. Раз, второй. Металл взвизгнул, замок отлетел.

Дверь избы распахнулась. Оттуда высыпали трое с ружьями.

— Стой! Кто здесь⁈

Я выстрелил первым. Револьвер грохнул, эхо покатилось. Один упал. Двое бросились обратно в избу.

— Игнат! Давай! — заорал я.

Игнат и волки ворвались через ворота. Началась рубка. Короткая, жестокая.

Архип выволок из амбара Петруху и Ваську. Оба еле стояли на ногах, но живы.

— В лес! Быстро! — скомандовал я.

Мы отходили, прикрывая друг друга. Из избы стреляли, но без толку — темно, мы в белом, не видны.

Дошли до леса. Оглянулся. За нами никто не погнался. В заимке остались трое-четверо живых, и те, похоже, решили отсидеться.

— Все живы? — спросил я, задыхаясь.

— Все, командир, — доложил Игнат. — Ни одного не потеряли.

Я посмотрел на Петруху и Ваську.

— Можете идти?

— Можем, Андрей Петрович, — прохрипел Петруха. — Спасибо… Думал, всё…

— Потом поговорим. Пошли. Штольц скоро вернётся, как поймёт, что его обманули.

Мы шли быстро, почти бегом. Болота, лес, овраги. К полудню вышли к нашему лагерю.

Нас встретили с ликованием. Артель высыпала вся. Обнимали вернувшихся, кричали, плакали.

А я стоял и смотрел на дымящийся костер, недалеко от артели. Михей хорошо поработал — дыма было море. Но огонь уже потушили.

— Ну что, Гаврила Никитич, — прошептал я, глядя на запад, туда, где скрывалась заимка. — Посмотрим, кто кого переиграет.

Адреналин — штука коварная. Пока он бурлит в крови, ты можешь бежать по пояс в снегу, тащить на себе раненого и стрелять навскидку, не чувствуя ни холода, ни усталости. Но стоит остановиться, стоит понять, что ты в безопасности, как организм выставляет счёт. И счёт этот обычно гасится полным упадком сил.

Я сидел на лавке в нашей импровизированной санчасти — углу большого сруба, отгороженном занавеской, — и смотрел на свои руки. Они дрожали. Мелкая, противная дрожь, от которой расплёскивался чай в кружке.

На топчане передо мной лежал Петруха. Ваську Марфа уже отпоила сбитнем и уложила спать, парень был плох, но скорее душой, чем телом — сломали его там, в амбаре. А вот Петруха держался. Лицо — один сплошной синяк, губы разбиты в мясо, на запястьях — чёрные полосы от верёвок. Но глаза злые. Живые.

— Спасибо, Андрей Петрович, — прохрипел он, пытаясь приподняться на локте. — Я уж думал, всё. Спишут нас в расход.

— Лежи, герой, — я мягко надавил ему на плечо, укладывая обратно. — Рано вскакивать. Рёбра целы?

— Целы, кажись. Отбили только всё нутро.

— Кто бил? Рябые эти?

Петруха сплюнул розоватую слюну в подставленную плошку.

— Рябые — это так, шавки. Ими немец командовал. Штольц этот.

Я напрягся.

— Рассказывай. Всё, что запомнил.

— Лютый он мужик, Петрович. Не орёт, не машет руками. Говорит тихо, по-русски чисто, но с таким акцентом… жёстким. Подходил к нам в амбар, смотрел, как на тараканов. Спрашивал про тебя. Откуда ты такой взялся, где воевать учился. Про бутару спрашивал, про «огненные ямы». Знают они всё. Шпионы у них хорошие.

— Что ещё?

— Он их муштрует, — Петруха поморщился от боли. — Рябовских этих, разгильдяев. Заставляет маршировать, стрелять учит залпом. Говорит: «Вы не банда, вы ландскнехты». Дисциплину наводит палкой. Чуть что — порка. Они его боятся больше, чем чёрта.

— Сколько их там точно?

— На заимке три десятка было. Но Штольц говорил, что это только авангард. Ждут подкрепления. Казачков каких-то с Урала, лихих людей. Как реки вскроются — пойдут на нас всей силой. А пока, говорит, будем кровь пускать по капле. Обозы резать, людей красть. «Удушение», так он это назвал.

Я кивнул. Удушение. Блокада. Классика военной тактики.

— Отдыхай, Петруха. Ты нам живым нужен.

Я вышел из сруба. Морозный воздух ударил в лицо, немного проясняя мысли. Лагерь жил. Дымили трубы тепляков, стучали топоры, Архип гремел в кузнице. Люди работали, окрылённые нашей ночной победой. Они видели, что мы не овцы, что мы можем кусаться.

Но я понимал: это эйфория. Временная. Мы выиграли бой, но кампания только начинается. И поле битвы теперь — не только наш «Лисий хвост», но и каждая верста дороги до города.

— Игнат! Елизар! Архип! — крикнул я, направляясь к конторе. — Ко мне, живо!

Через пять минут мой военный совет был в сборе. За окном метель заметала следы нашего ночного рейда, но в избе было тепло и накурено махрой. Игнат сидел напротив, методично чистя ствол штуцера. Рядом примостился Елизар, задумчиво поглаживая бороду, а у печи стоял Архип, потирая здоровенные ладони.

Я разложил на столе карту — ту самую, истрёпанную, с пометками углём и карандашом.

— Ситуация дрянь, мужики, — начал я без предисловий. — Мы вернули людей, мы дали Рябову по зубам. Но Штольц — не дурак. Он не полезет больше на рожон. Он будет делать то, что обещал: душить.