Бывшие. Заноза для Чеширского - Алая Бетти - Страница 2

Но сказать «перестань бояться» куда проще, чем сделать. Мне нужен план! Не просто реакция, а стратегия. Не знаю, зачем Чеширский приперся в мой университет… Зачем врывается в мою налаженную, жизнь?

Он же знает, что я здесь учусь! Сам когда-то готовил меня к поступлению сюда. Между нами тогда сразу пробежала искра, от которой загораются сердца… Механически помешиваю капучино, и ложка звенит о кружку, возвращая меня в далекое, теплое прошлое.

– Иришка! – отец настойчиво стучит в мою комнату. – Твой новый репетитор приехал! Ты закончила со своей этой, как ее там…

– Инсталляцией! – кричу в ответ, не отрываясь от работы.

Ох!

Я учусь в подготовительной школе, готовлюсь к поступлению в ведущий ВУЗ страны. Вся моя жизнь расписана по минутам.

У нас сильная программа, очень много домашней работы. Голова идет кругом.

Помимо этого, мы участвуем в олимпиадах и научных конкурсах, работаем над творческими проектами. Кто-то устраивается волонтерами в приюты, дома престарелых.

В общем, делаем все, что покажет нас с лучшей стороны. Хотя порой мне так хочется сбросить этот груз ответственности и почувствовать себя просто обычной девушкой, чьи заботы не выходят за рамки школьных романов и прогулок с друзьями.

– Ира, тебя не дозваться, – не дождавшись моего разрешения, ко мне заходит папа в сопровождении молодого мужчины.

– Пап, я просто… ой… – начинаю бормотать, но встречаюсь с хитрым, живым взглядом своего нового репетитора и теряю дар речи. Голова пустеет. – Здравствуйте.

– Привет, – он улыбается. – Это у тебя творческая работа? Я Мирон.

Он подходит ближе. Его присутствие заполняет все пространство комнаты. Я инстинктивно отъезжаю на стуле, показывая то, над чем тружусь уже три долгих месяца.

– Искусная работа. Это Древо жизни? – спрашивает, с нескрываемым интересом рассматривая мою работу.

– Да, – киваю, сжимая от волнения пальцы. – Вы смотрели этот фильм?

– Он гениален, – улыбка Мирона становится теплее. – Кажется, получил приз в Каннах за лучшую короткометражку. «Древо жизни». Мне безумно понравилось.

Мы с ним сразу нашли общий язык, будто знали друг друга сто лет. Если отец, как настоящий капиталист, снисходительно высмеивал мои потуги сделать мир лучше, пытаясь показать, как сильно мы вредим экологии, то Мирон во всем меня поддерживал. Он видел в этом не блажь, а призвание.

Мы гуляли по выставкам, много и без умолку говорили. И незаметно, как-то очень естественно и неотвратимо, влюбились друг в друга без памяти…

– А потом все закончилось, – горько усмехаюсь, отставляя остывший, недопитый кофе. Сладковатая пенка теперь кажется приторной и противной.

– Мне американо без сахара и маффин, – сзади раздается хриплый, до боли знакомый голос, и у меня по спине пробегают мурашки.

Да что он тут делает вообще?! Сейчас же должна быть его лекция, которую я позорно прогуливаю!

– Доброе утро, Ира, – не успеваю даже мысленно собраться с силами, как Чеширский тяжело плюхается на стул напротив меня. Смотрит на меня тяжелым взглядом.

– Мирон Генрихович, – холодно отвечаю. – Прогуливаете собственную лекцию? Ой, как некрасиво и непрофессионально!

– Задаюсь тем же вопросом, – Чеширский невозмутимо мешает свой американо. – Вы никогда прогульщицей не были. Что же случилось, Ира?

– Я честно хотела прийти вовремя… – начинаю, с наигранной легкостью загибая пальцы. – Но вот собака заболела, кошка сбежала, телефон разрядился, будильник сломался… Одним словом, жизнь бывает непредсказуемой, Мирон Генрихович.

Чеширский хмурится, и мне становится почти весело от этой маленькой победы.

– Может, в следующий раз сразу признаетесь, что просто бегаете от меня, как последняя трусиха? – серые глаза словно видят меня насквозь. – Будет гораздо честнее и менее утомительно для нас обоих…

– Может, – пожимаю плечами. – А теперь мне пора.

– Ира, сядь, – произносит спокойно, но с ноткой стали. – Нам с тобой нужно поговорить.

– Мы уже на «ты» перешли? – складываю руки на груди, чувствуя, как учащенно бьется сердце. – Мне пора бить тревогу, Мирон Генрихович? Попахивает домогательством.

– Даже не планировал, – парирует, оставаясь невозмутимым. – Но если хочешь играть в эти игры… что ж… давай поиграем. Точнее, давайте. Сейчас я допью кофе и отведу вас к декану. Поставлю прогул. Как и на последних двух моих лекциях. И как вы тогда материал сдавать планируете, Ирина Всеволодовна?

И щурится нагло, паразит. Ну ничего… довыпендриваешься! Я вскидываю руки, изображая ужас и хватаясь за голову, но «неожиданно» (конечно же нет, ха-ха), задеваю стакан со своим капучино. Он с грохотом падает на стол.

– Ой! – всплескивая руками, будто бы случайно подталкиваю опрокинутый стаканчик к противоположному краю стола.

Темно-коричневая жидкость разливается прямо на светло-синие джинсы Чеширского. Он хмуро, без тени удивления, смотрит на меня.

– Упс, – пожимаю плечами, зловеще растягивая губы в улыбке. – Я не нарочно, Мирон Генрихович. Совсем.

Встаю, беру сумочку, чувствуя прилив детского, жалкого торжества.

– Мне пора, а то опоздаю на следующее занятие. До свидания.

– ИРРРРА! – гневный окрик летит мне вслед, и я припускаю быстрее, выскальзывая на улицу.

Но, как назло, перед самым носом загорается красный свет. Черт! Машины сплошным, неумолимым потоком несутся мимо.

Почти сразу следом выскакивает Чеширский. В одной футболке, рубашку он на ходу обвязал вокруг талии, пытаясь скрыть пятна от кофе.

Он стремительно подлетает ко мне и хватает за запястье. Пальцы обжигают кожу.

– Тебе придется со мной объясниться! – сквозь зубы цедит он. От него пахнет кофе и дорогим парфюмом, и этот знакомый запах сводит с ума.

– Отпусти! Пошел к черту, Чеширский! – рычу, пытаясь вырваться. – Это моя жизнь! И тебе в ней нет места!

Мне удается отпихнуть его, и в этот самый момент загорается зеленый. Я пулей бегу через дорогу, в сторону университета. Не оборачиваюсь. Не могу.

– Ира! Стоять! Мы не договорили!

– Я тебе уже все сказала! – громыхаю на весь универ, широким, решительным шагом направляясь к главному корпусу, хотя внутри все разрывается на части.

Дыхание сбивается, а запястье, где он держал меня, горит. Но не от боли… От прикосновений бывшего.

Да, он предал меня, переспал с моей же троюродной сестрой. Но мое тело, предательское и глупое, все еще помнит его и кайфует от этого простого касания.

И как вытравить это, я пока не знаю.

Захожу в столовую, почти на автомате беру кофе в надежде, что со второй попытки мне все-таки удастся насладиться вкусом. Ко мне тут же подсаживается Катя. Ну все… теперь допроса с пристрастием не избежать.

Но подруга молчит, просто смотрит на меня с безмолвным вопросом.

– Я подставила ему подножку, – вдруг заявляет она не без гордости. – Ир, ты как? Что он тебе сказал? Что он вообще там забыл?

То есть Чеширский сегодня получил сполна. Сначала кофе на брюки, потом подножка от моей тихой и скромной подруги. И отчего-то… становится жалко этого наглого, самоуверенного предателя.

И себя. Себя вот вообще до ужаса жалко! До слез. Ну зачем он снова появился в моей жизни? Чтобы доконать окончательно?

И впервые за долгие, долгие годы я… плачу. По щекам текут горячие, соленые слезы, выпуская наружу всю накопившуюся боль, обиду и одиночество.

– Поплачь, если легче станет. Я с тобой, – тихо говорит Катя. – Любишь его, да?

– Ненавижу! – выплевываю, но в этом слове больше отчаяния, чем злости.

Я быстро соскакиваю с темы, пытаясь взять себя в руки. И внезапно…

– Ира! – над нашим столом возвышается знакомая высокая фигура. Чеширский. – Может, ты перестанешь убегать, и мы наконец поговорим?

– О чем, Мирон Генрихович? – поднимаю на него заплаканные глаза, стараясь, чтобы взгляд был строгим и равнодушным. – Я ваша студентка, какие у нас могут быть разговоры помимо предмета и моей учебы?