Ткач Кошмаров. Книга 6 (СИ) - Розин Юрий - Страница 26

Барион, все еще бледный, с темными кругами под глазами, но собранный и подтянутый, возглавлял нашу сторону. Хеда, холодная и невозмутимая, — их.

Как я и посоветовал Бариону с утра, он вел себя так, будто вчерашнего унизительного инцидента в покоях принцессы просто не существовало в природе.

К моему легкому удивлению, Хеда и Сенк, сидевший чуть позади нее, делали то же самое. Их лица были идеальными, отполированными масками дипломатической учтивости и показного нейтралитета.

Первые несколько часов прошли в утомительном, но абсолютно предсказуемом обсуждении общих принципов и деклараций о намерениях. Обе стороны с завидным единодушием соглашались, что нулевые бомбы — это абсолютное зло, что их применение недопустимо и является преступлением против всего человечества, а их производство и перемещение должны быть поставлены под строжайший международный контроль с беспрепятственными инспекциями на местах. Истинной головной болью, как я и предполагал, стали не принципы, а дьявол, скрывающийся в деталях.

— Ваше предложение о ежемесячных, обязательных инспекциях на всех без исключения основных заводах и в научных архивах совершенно неприемлемо! — горячился седовласый, краснолицый делегат от Бамрана, стуча кулаком по столу. — Это прямое, циничное вмешательство в наш национальный суверенитет! Достаточно выборочных, предварительно согласованных проверок раз в квартал под наблюдением международных наблюдателей!

— Выборочных? — тут же парировал его оппонент из Холодной Звезды, худощавый мужчина с острым, как бритва, взглядом. — Чтобы вы успевали прятать запрещенное производство и документацию в промежутках между нашими визитами? Это не просто наивно, это оскорбление нашего интеллекта. Нужен тотальный, постоянный и прозрачный контроль. Без всяких исключений и секретных объектов!

Жаркие споры разгорались с новой силой вокруг конкретных квот на производство материалов, частоты и внезапности инспекций, состава и полномочий контрольных комиссий, прав беспрепятственного доступа на любые подозрительные объекты.

Голоса становились все громче, лица краснели, в воздухе запахло не просто напряжением, а настоящим порохом. Барион, сохраняя ледяное спокойствие, старался гасить самые опасные конфликты, выступая голосом разума и компромисса, но общее напряжение продолжало неумолимо нарастать, как давление в котле.

Я сидел немного в стороне от основного стола, в глубоком кресле у стены, затененной от утреннего солнца, и просто наблюдал. Мой взгляд был прикован не к кричащим делегатам, а к Сенку и Хеде.

Они вели себя на удивление тихо, почти отстраненно, позволяя своим подчиненным вести основную полемику. Но время от времени Сенк, откинувшись на спинку стула, ловил мой взгляд через зал и его губы растягивались в едва заметной, но отчетливой ухмылке.

А Хеда, в самый разгар очередного ожесточенного спора о прозрачности логистических цепочек, вдруг вставляла одну-единственную, казалось бы, нейтральную реплику, которая мгновенно раскалывала и без того хрупкую дискуссию на два еще более враждующих и непримиримых лагеря.

— А как мы, собственно, можем быть уверены, что ваши инспекторы, получив неограниченный доступ к нашим объектам, не будут попутно заниматься банальным промышленным шпионажем в пользу ваших военных ведомств? — спросила она мягким, почти невинным тоном, и в зале на несколько секунд воцарилась гробовая, напряженная тишина, после которой крики возобновились с удвоенной силой.

Именно после этой ее реплики, когда взаимные обвинения и крики достигли своего пика, а Барион тщетно пытался перекричать шум и вернуть обсуждение в хоть какое-то конструктивное русло, я медленно, без лишней спешки, поднялся со своего места.

Деревянный стул подо мной тихо заскрипел. Все взгляды, полные раздражения, усталости и недоумения, разом устремились на меня.

Я же не смотрел ни на кого из них, кроме Сенка. На его лице застыла все та же надменная ухмылка, но в глубине его глаз промелькнуло острое, предвкушающее ожидание.

Он ждал моего хода. Он знал, что я не буду просто сидеть и наблюдать.

В зале воцарилась абсолютная, гробовая тишина, как только я поднялся со своего кресла. Приглушенный шепот, яростные споры, даже стук раздраженных кулаков по полированной деревянной поверхности стола — все разом смолкло.

Все взгляды, от разгневанных и уставших до откровенно любопытных, были прикованы ко мне.

Они прекрасно знали, кто я. Не просто очередной делегат, а личный помощник кронпринцессы, человек, чьи нетривиальные стратегии принесли Яркой Звезде три громкие, почти безоговорочные победы подряд.

Они ждали какого-то хитроумного маневра, громкого разоблачения, острой, разрушительной критики. Они ждали, что я начну методично громить их выстроенные аргументы.

Я выдержал длинную, намеренную паузу, наполнив ею каждый уголок просторного зала. Воздух был густым и тяжелым от накопившегося напряжения, пахло потом, дорогими духами и страхом.

— За несколько часов наблюдений за ходом этих переговоров, — начал я, мой голос был ровным, монотонным и начисто лишенным каких-либо эмоций, — я пришел к одному, вполне очевидному выводу. Если дискуссия продолжит идти в том же ключе, в котором она идет сейчас, она в итоге зайдет в глухой, абсолютно непреодолимый тупик.

Мгновенная, взрывная реакция не заставила себя ждать. Со стороны делегации Холодной Звезды резко поднялся один из их старших делегатов, грузный мужчина с сединой на висках, его лицо побагровело от возмущения.

— И в чьих же конкретно действиях или бездействии вы усматриваете коренную причину этого вашего предполагаемого тупика, господин Аранеа? — его голос гремел под высокими сводами зала, эхом отражаясь от стен. — Не намекаете ли вы тем самым, что наша делегация ведет себя недобросовестно? Что мы намеренно, по какому-то злому умыслу, саботируем весь этот процесс?

За ним тут же поднялся целый шквал возмущенных, гневных реплик и с нашей стороны, и с их, поддержанных яростными кивками и угрюмыми, враждебными взглядами его коллег.

— Да, объяснитесь!

— Это провокация!

— Вы хотите обвинить нас в срыве переговоров?

Я не перебивал их, не пытался их перекричать. Я просто стоял на своем месте, абсолютно спокойно дожидаясь, пока эта волна искусственного и настоящего гнева схлынет сама собой.

Когда последние отголоски недовольства и возмущения наконец затихли, я снова заговорил, все с тем же ледяным, отстраненным безразличием.

— Дело не в конкретных действиях или скрытых намерениях какой-либо одной из сторон. Дело в самой структуре, в фундаментальной основе этих переговоров. Все ваши предложения, все ваши требования и даже ваши завуалированные угрозы… по своей сути, не имеют под собой никакого реального веса.

В зале снова воцарилась тишина, но на сей раз она была не враждебной, а глубоко недоуменной, ошарашенной. Я видел, как брови делегатов ползут вверх, как они переглядываются, не понимая, к чему я клоню.

— Вы собрались здесь, чтобы вести переговоры о нулевых бомбах, — продолжил я, мой взгляд скользнул по лицам сидящих за столом. — Единственной силе, которая способна привести нашу цивилизацию к тотальному, финальному взаимному уничтожению. Но позвольте спросить: в чем заключается ваш главный аргумент? В чем заключается ваша единственная реальная угроза? В том, что вы примените эти самые бомбы, если ваши условия не будут приняты? Но вы все, до последнего человека в этом зале прекрасно, на уровне инстинкта понимаете, что это — чистейшее самоубийство. Вы не можете использовать в качестве козыря то, что вы физически, морально и политически не готовы разыграть. В результате любая ваша позиция, любое ваше «нет» или «мы требуем», просто висит в воздухе. Оно не подкреплено ровно ничем, кроме собственного упрямства и страха признать этот простой факт. Угроза, которую нельзя привести в исполнение, — это не угроза. Это детский блеф. А когда за столом переговоров сидят две стороны, и обе с одинаковым упорством блефуют своими самыми страшными, но совершенно нефункциональными картами, итог всегда предсказуем и одинаков — бесконечный, изматывающий торг, который по определению ни к чему не приведет. Потому что настоящей ставки, по сути, нет. Есть лишь общая, тщательно скрываемая и непризнанная всеми боязнь того самого оружия, что лежит в самом центре стола.