Лекарь Империи 11 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 28

— Двуногий? — голос Фырка был любопытным. — И что ты об этом думаешь?

Хороший вопрос. Что я об этом думал?

Я вышел из подъезда, остановился на крыльце.

Факт первый: Вероника сказала, что отец вернулся к трезвой жизни. Факт второй: отец здесь не живёт уже месяц. Вывод: либо он ей врал, либо соврала она.

Раздражало ли меня это? Да. Но все люди что-то скрывают. Пациенты врут врачам каждый день — о том, сколько пьют, сколько курят, принимают ли лекарства. Это не конец света. Это просто… данность.

Однако от самых близких людей этого не получать не хочется.

Другое дело, что мне хотелось понять — зачем. Какой в этом смысл? Что она прячет?

— Ладно, — сказал я вслух. — Поехали домой.

— Наконец-то, — оживился Фырк. — Задолбал этот Владимир уже. Хочется к себе, в уютную нашу больничку.

Я достал телефон и начал искать службы междугородних перевозок. Первая компания не брала трубку. Вторая сказала, что свободных машин нет до вечера. Третья — какое-то частное агентство с дурацким названием «Ласточка-экспресс» — ответила сонным женским голосом:

— Владимир — Муром? Сейчас посмотрю… Есть водитель, но он освободится через двадцать минут. Устроит?

— Устроит. Куда подъехать?

— Адрес скиньте смской, он сам найдёт.

Двадцать минут ожидания. Я огляделся в поисках какой-нибудь забегаловки и обнаружил через дорогу вывеску «Шаурма 24/7». Не бог весть что, но кофе там наверняка наливают.

— Пошли, — сказал я Фырку. — Перекусим, пока ждём.

— Ты удивительно спокоен для человека, которому только что наврала невеста, — заметил бурундук, устраиваясь на моём плече.

— А что мне, рыдать на лестнице? — я пожал плечами. — Разберусь. Поговорю с ней. Выясню, в чём дело. Может, у неё есть нормальное объяснение.

— А если нет?

— Тогда будем думать.

Фырк хмыкнул, но промолчал. Мудрый бурундук.

Водитель — мужик лет пятидесяти с усами как у моржа и татуировкой якоря на предплечье — оказался из тех, кто любит поговорить. Первые полчаса он рассказывал мне про свою бывшую жену («стерва, каких свет не видывал»), потом про сына, который «связался с какими-то программистами и теперь зарабатывает больше отца», потом про политику, про цены на бензин, про рыбалку…

Я кивал в нужных местах, мычал что-то одобрительное и смотрел в окно. За стеклом мелькали поля, перелески, маленькие деревушки — двести километров российской глубинки, которые тянулись и тянулись, как жевательная резинка.

Где-то на середине пути водитель наконец выдохся и замолчал, включив радио. Заиграла какая-то попса, и я позволил себе расслабиться и подумать.

Зачем она солгала? Этот вопрос крутился в голове, как заевшая пластинка, и я не мог найти ответа.

Может, она не хотела меня беспокоить? Не хотела, чтобы я знал о проблемах с отцом? Хотела защитить меня от чего-то?

Но от чего? От знания о том, что её отец — алкоголик, который съехал неизвестно куда? Я и так это знал. Она сама рассказывала мне о его запоях, о скандалах, о том, как тяжело ей было расти в такой семье.

Тогда зачем придумывать историю?

Или…

— Двуногий, — Фырк уселся на спинке переднего сиденья и уставился на меня своими бусинками-глазами. — Ты думаешь так громко, что у меня голова раскалывается. Поделись со мноц.

Я вздохнул.

— Она солгала мне, Фырк. Вероника солгала. И я не понимаю, зачем.

Бурундук почесал за ухом.

— Ну и дела… Зачем ей врать? Хотя, знаешь, женщины — они такие. С причудами. Может, у неё были свои причины?

— Какие причины могут быть, чтобы врать о собственном отце?

— Не знаю. Может, она его стыдится? Или боится? Или… — он помолчал. — Или защищает кого-то?

Я уставился на него.

— Защищает? Кого?

— Откуда мне знать? Я бурундук, а не детектив. Но люди врут по разным причинам, двуногий. Иногда — чтобы скрыть что-то постыдное. Иногда — чтобы защитить себя или других. Иногда — потому что правда слишком страшная, чтобы её произносить вслух.

Он был прав. Я знал это из своей врачебной практики — и в прошлой жизни, и в этой. Пациенты врали мне постоянно: о том, сколько пьют, сколько курят, какие лекарства принимают. Врали не потому, что хотели навредить себе, а потому что боялись осуждения, боялись последствий, боялись правды.

Может, Вероника тоже чего-то боялась?

— Что ты собираешься делать? — спросил Фырк.

Я посмотрел в окно. Владимир остался позади, и теперь за стеклом мелькали поля, перелески, маленькие деревушки — привычный пейзаж дороги между двумя городами.

— Поговорю с ней.

— Как? — Фырк скептически прищурился. — Ворвёшься в квартиру и начнёшь орать: «Ты мне врала!»? Отличный план, двуногий. Просто отличный. Она точно после этого откроет тебе душу.

— Нет, — я покачал головой. — Напролом нельзя. Ты прав.

— О, чудо! Двуногий признал мою правоту! Запишите эту дату в анналы истории!

— Не зазнайся только.

— С удовольствием. Но сначала скажи — что ты собираешься делать?

Я задумался.

Вероника была напугана — я видел это по её глазам, слышал по её голосу. Она прятала что-то, и это что-то причиняло ей боль. Если я сейчас налечу на неё с обвинениями, она закроется ещё больше. Уйдёт в глухую оборону. И я никогда не узнаю правду.

Нужен другой подход.

— Я приготовлю ужин, — сказал я.

Фырк уставился на меня так, словно я объявил, что собираюсь станцевать польку на крыше Кремля.

— Ужин?

— Ужин. Создам атмосферу. Покажу ей, что я рядом, что я готов слушать. А потом — спрошу прямо.

— Ты уверен, что это сработает?

— Нет, — честно ответил я. — Но это лучше, чем скандал. И потом… — я помолчал. — Я устал от тайн, Фырк. Устал от недоговорённостей, от подозрений, от этого постоянного ощущения, что все вокруг что-то скрывают. Если она не хочет мне доверять — пусть скажет это прямо. Но я не буду играть в шпионские игры с собственной девушкой.

Фырк помолчал, обдумывая мои слова.

— Знаешь, — сказал он наконец, — иногда ты говоришь удивительно разумные вещи. Для двуногого.

— Спасибо за комплимент.

— Пожалуйста. Но если она тебя бросит после этого разговора — не говори, что я тебя не предупреждал.

Я не ответил. За окном мелькали деревья, и где-то впереди, за горизонтом, ждал Муром — мой дом, моя работа, моя жизнь.

И Вероника.

С которой мне предстоял очень тяжёлый разговор.

Квартира встретила меня тишиной и запахом чистоты — того особенного запаха, который появляется в доме, когда в нём регулярно убираются, стирают, проветривают. Вероника. Это всё было её — порядок на полках, свежие полотенца в ванной, цветы на подоконнике.

Но дома ее не было. Я посмотрел на часы. Ее дежурство должно было закончиться через пару часов. Что ж, значит, время у меня есть.

Морковка — рыжая бестия — выбежала мне навстречу и начала тереться о ноги, мурлыча так громко, что было слышно, наверное, в соседней комнате.

— Привет, рыжая, — я наклонился и почесал её за ухом. — Скучала?

Кошка мяукнула — требовательно, возмущённо, как будто хотела сказать: «Ты где был так долго⁈ Я тут чуть не умерла от голода и одиночества!»

— Врёшь, — сказал я ей. — Вероника тебя кормила. И гладила. И баловала, наверное.

Морковка фыркнула и удалилась на кухню — проверять, не принёс ли я чего-нибудь вкусного.

Я прошёлся по квартире, осматривая каждую комнату, и чувствовал, как напряжение последних дней постепенно отпускает. Владимир с его больницами, судами, продажными профессорами и аристократами остался позади. Здесь был мой дом. Моя территория. Место, где я мог наконец выдохнуть.

В голове автоматически прокрутился список дел.

Мишка Шаповалов — стабилен, на пути к выздоровлению, под присмотром Кашина. Алёна Шаповалова — Величко на подхвате. Мои пациенты — Ашот, Яна Смирнова — на реабилитации, активное участие уже не требуется. Минеева — протокол оставлен, местные лекари справятся, дистанционные консультации при необходимости.