Лекарь Империи 10 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 8

Но от меня этого не скрыть.

Запах озонированного воздуха, едва слышный писк аппаратуры, напряжение, витающее в самой атмосфере… Капельница была спрятана за изящной ширмой с вышитым японским пейзажем.

Мониторы, показывающие жизненные показатели, были встроены прямо в стену и замаскированы под картины в дорогих рамах. Даже медицинская кровать с противопролежневым матрасом и изменяемой геометрией больше напоминала обычную, просто очень удобную кровать из пятизвездочного отеля.

Это была палата интенсивной терапии высшего класса. Золотая клетка для очень важной птицы.

И в центре всего этого великолепия, в кровати, полулежала девочка.

Подросток. Лет четырнадцать, может, пятнадцать. Худенькая — болезненная худоба долгой, изматывающей болезни. Бледная, почти прозрачная кожа, сквозь которую просвечивали тонкие синие венки. Темные волосы были аккуратно заплетены в длинную косу, лежавшую на плече.

И глаза. Серые глаза, которые смотрели на мир с недетской, всепонимающей усталостью

Знакомые глаза.

Я перевел взгляд на Императора. На его профиль — он смотрел на девочку, не отрываясь, и в жесткой линии его челюсти читалась вся боль мира. Потом снова на девочку.

Тот же разрез глаз. Та же линия подбородка — упрямая, волевая. Те же высокие скулы. Даже форма ушей, которую я едва мог разглядеть, была похожа.

Все понятно…

— Ее зовут Ксения, — сказал Александр Четвертый глухим голосом. Голосом человека, который держится из последних сил, и если его сейчас тронуть — он рассыплется пылью. — Ей четырнадцать лет. Это все, что вам нужно знать о ней. Никаких вопросов о ее статусе, семье, происхождении. Только то, что касается ее здоровья.

Я молча кивнул. Вопросы были не нужны. Все было написано на их лицах.

Дочь. Его дочь.

— Двуногий, да тут и к бабке не ходи! — Фырк подпрыгнул на моем плече, его усики дрожали от возбуждения. — Внебрачная, сто пудов! Нагулял Император ребеночка с какой-нибудь фрейлиной, а теперь расхлебывает! Вот тебе и «Помазанник Божий»! Вот тебе и «Отец Нации»! Сам-то отцом быть не научился!

— Не время и не место для твоих шуточек, — мысленно одернул я бурундука.

Воздух рядом задрожал. Золотистая дымка начала сгущаться, принимать форму. Через несколько секунд рядом с нами материализовался Ррык.

Величественный, огромный, полупрозрачный. Призрачный лев Центральной Клиники.

Он лениво потянулся, зевнул, и уселся, обвив хвостом лапы.

— Император, император… — прогудел он с философским презрением. — А в итоге просто испуганный отец. Все они одинаковые, когда дело касается их детенышей. Всего лишь люди. Жалкие, слабые, смертные люди.

Я удивленно уставился на льва.

— Ррык? Что ты здесь делаешь? Тебе же должно быть нельзя покидать Центральную Московскую? Ты разве не привязан к месту?

Лев фыркнул. Презрительно, по-кошачьи.

— Кто тебе такую глупость сказал? — он покосился на Фырка. — Этот мелкий паразит?

— Сам ты паразит, блохастый переросток! — взвизгнул Фырк, распушив хвост. — Мне нельзя было покидать больницу!

Ррык лениво махнул лапой, словно отгоняя назойливую муху.

— Этот запрет распространяется только на всякую мелочь вроде тебя. Чтобы не шлялись где попало и не нарушали Равновесие. Вы, мелкие духи, слишком… нестабильны. Эмоциональны. Можете натворить дел.

Он повернул свою огромную голову ко мне. Его призрачные глаза, казалось, смотрели мне прямо в душу.

— А я — Хранитель. Я и есть Равновесие. Где я — там центр мира. Мне можно все.

Лев помолчал, потом добавил уже другим тоном, в котором слышалось нечто похожее на скуку:

— А если серьезно — стало любопытно. Поживи пару тысяч лет, и тебе тоже станет невыносимо скучно. Одни и те же болезни. Одни и те же лекари. Одни и те же ошибки. А тут такое шоу намечается. Император, тайная дочь, неизлечимая болезнь, лекарь-гений… Занимательно.

— Ты следил за нами? — спросил я.

— Не следил. Просто… почувствовал. Когда Император вошел в больницу, все духи города заволновались. Такая концентрация власти и страха — это как маяк в астрале. Невозможно не заметить.

Император, не слышавший нашего ментального разговора, продолжал смотреть на девочку за стеклом.

Его лицо было маской, высеченной из камня, но руки… руки его выдавали. Пальцы сжимались и разжимались в медленном, судорожном ритме. Мелкая дрожь. Почти незаметная, но она была. Классический тремор при запредельном психоэмоциональном напряжении.

— Когда мы можем войти? — спросил я, возвращая его в реальность.

— Сейчас, — Император нажал кнопку на стене рядом со стеклом. — Ксюша, к тебе посетитель. Тот самый лекарь.

Тот самый? Я не ослышался?

Девочка за стеклом чуть повернула голову. Только голову — тело оставалось почти неподвижным. И улыбнулась. Слабо, устало, но искренне.

Александр Четвертый повернулся ко мне, и в его глазах была такая мольба, какой я не видел ни у одного пациента.

— Входите, Илья Григорьевич. И… будьте с ней честны. Она не любит, когда ей врут. Даже из жалости. Особенно из жалости.

Дверь в палату открылась с тихим шипением — воздушный шлюз.

В нем контроль давления, многоступенчатая фильтрация воздуха. Здесь создана абсолютно стерильная среда. Либо у пациентки тотальный иммунодефицит, либо они боятся, что ее болезнь заразна. Или, что вероятнее всего, и то, и другое.

Я шагнул внутрь. Запахи изменились — больше не было больничной стерильности. Пахло… домом. Свежим, выглаженным бельем. Легкими духами — что-то цветочное, ненавязчивое, едва уловимое.

И книгами — на прикроватной тумбочке высилась аккуратная стопка толстых томов в кожаных переплетах. Они пытаются обмануть ее мозг. Создать иллюзию дома, чтобы снизить уровень стресса. Грамотно. Хронический стресс и выброс кортизола — мощный иммуносупрессор. Но это все равно был обман.

Девочка смотрела на меня умными, не детски серьезными глазами.

Она была полностью неподвижна — руки лежали поверх одеяла, как у фарфоровой куклы. Только голова могла слегка поворачиваться на специальной ортопедической подушке.

Тетраплегия. Полный паралич.

Я заметил на ее шее аккуратный, почти незаметный шрам от трахеостомы — тонкая розовая линия. Была на ИВЛ, но сейчас дышит сама. Значит, была ремиссия или хотя бы стабилизация. Но дыхание было поверхностным, неглубоким, с видимым участием вспомогательной мускулатуры шеи. Дыхательная недостаточность нарастает.

Я подошел ближе, стараясь улыбаться. Не слишком широко — это выглядело бы фальшиво. Но достаточно, чтобы показать дружелюбие.

— Здравствуй, Ксения. Меня зовут Илья Григорьевич Разумовский. Я лекарь.

Она чуть улыбнулась в ответ, одними уголками губ.

— Я знаю, — голос был тихий, немного хриплый из-за долгого отсутствия практики, но ясный. Четкая дикция — кто-то определенно занимался с ней, чтобы сохранить речь. — Я видела вас в новостях.

Я удивленно приподнял бровь. В новостях? Каких? Про барона? Про драку в полицейском участке?

— Про вас рассказывали… — она сделала паузу, набирая в легкие воздуха. Говорить ей было тяжело. — Когда вы спасли во Владимире сына графа Ушакова. Тот мальчик… Все говорили, что он умрет, а вы… вы его спасли.

Не помню чтобы меня снимали. Возможно, на балу у Фон Штальберга кто-то делал записи на телефон и они как раз и попали к репортерам.

— Я смотрела репортаж, — продолжила Ксения. — Вы были такой… уверенный. Спокойный. Вы не боялись. Все вокруг паниковали, а вы просто… делали свою работу. Я тогда подумала…

Она замолчала, переводя дыхание.

— Я запомнила вашу фамилию. Разумовский. И сказала дяде Саше…

Я непонимающе нахмурился.

— Дяде Саше?

Из динамика интеркома, спрятанного где-то в стене, донесся голос Императора. С ноткой смущения. Почти неуловимой, но она была.

— Это я, Илья Григорьевич.

— Двуногий, ты слышал⁈ — Фырк буквально покатывался от беззвучного смеха на моем плече. — Дядя Саша! Самодержец Всероссийский, Император и Автократор, а для девчонки — дядя Саша! Ой, не могу!