Лекарь Империи 9 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 29

Он обернулся с вопросительно поднятой бровью:

— Что еще, господин целитель Разумовский?

— Яна Смирнова.

Наша медсестра. Девушка в коме, которую он должен был исцелить. Его долг передо мной. И проверка — человек он слова или обычный лжец?

На лице Серебряного на мгновение промелькнуло раздражение:

— Сейчас? Вы серьезно? Люди умирают тысячами по всей Империи. Каждая минута моего промедления — это десятки новых смертей. А вы тут о какой-то девчонке?

Манипуляция. Он пытался вызвать во мне чувство вины. «Ты мелочный эгоист, который думает об одном-единственном пациенте, когда гибнут тысячи». Это не сработает.

— Магистр, — мой голос стал холодным как январский ветер. — Я выполнил свою часть нашей сделки. Я нашел антидот, который вы считали невозможным. Я рискнул своей карьерой, своей свободой, а может быть, даже и своей жизнью. Теперь ваша очередь.

Я подошел к нему ближе, глядя ему прямо в глаза:

— Или наш разговор о доверии и сотрудничестве был просто пустой болтовней? Или слово менталиста Серебряного ничего не стоит?

Прямой вызов его чести. Для аристократа это было серьезно. Репутация человека, который не держит своего слова, в высшем обществе — это была социальная смерть. Серебряный смотрел на меня долгим, оценивающим взглядом. Я чувствовал, как он пытается прощупать мои мысли ментально. Но у него не получилось. Интересно…

— Вы невыносимы в своем благородстве, Разумовский, — наконец сказал он. — Мир рушится, а вы думаете о какой-то одной девчонке.

— Для лекаря нет никакой статистики. Есть только конкретные пациенты. Каждый из них — это целая вселенная для кого-то. Яна — это целая вселенная для своих родителей. И я обещал им свою помощь. Потому что я знал — вы человек слова. Или я все-таки ошибался?

Последний аргумент. Либо он сейчас согласится, либо наше хрупкое сотрудничество закончится. И он это прекрасно понимал. Без меня его позиция была довольно шаткой — я был единственным, кто провел успешное применение антидота. Мой опыт был бесценен.

Серебряный тяжело вздохнул:

— Вы утомляете меня Разумовский. Хорошо. Ведите меня к ней. Но у меня есть час, максимум.

Победа. Он выполнит свое обещание. Значит, с ним все-таки можно иметь дело. Очень осторожно, постоянно оглядываясь и держа скальпель за спиной, но можно.

— Спасибо, магистр. Вы не пожалеете.

— Я уже жалею, — бросил он через плечо. — Где ваша пациентка?

— Неврологическое отделение, третий этаж. Палата триста восемь. Я предупрежу персонал, чтобы вас пропустили.

Серебряный коротко кивнул и вышел.

Мы остались с Кобрук вдвоем. Она медленно подошла к столу, провела рукой по поцарапанной поверхности, затем села на его край и устало потерла виски.

— Вы действительно ему доверяете?

Доверяю? Серебряному? Человеку, который поставил под угрозу вс больницу, чтобы меня проверить? Это было бы клиническим безумием.

— Я доверяю не ему, Анна Витальевна. Я доверяю его амбициям.

— То есть?

— Подумайте логически, — я сел в кресло напротив нее. — Принести самому Императору лекарство от чумы века. Спасти Империю. Стать национальным героем. Это его успех, который возвысит его навсегда. Он никогда не упустит такой шанс.

— Логично, — кивнула она. — Но он попытается присвоить все заслуги себе. И ваш договор о двух днях, для него ничего не будет стоить. А шумиха в прессе… Это может сработать, но нужно все подготовить…

— Конечно, попытается. Поэтому у меня есть план.

Кобрук наклонилась ближе, в ее уставших глазах вспыхнул знакомый огонек интриги.

— Какой план?

Рассказать? Нет, слишком рискованно. Стены имеют уши, даже с магической глушилкой Серебряного. Лучше перестраховаться.

— Пока не могу раскрыть все детали. Слишком много неизвестных. Но суть простая — мы создадим столько неопровержимых свидетельств нашего с вами авторства, что Серебряный просто физически не сможет их все уничтожить или исказить.

Кобрук посмотрела на меня своими проницательными глазами.

— Вы все продумали, — в ее голосе прозвучало уважение.

— Стараюсь. В медицине Империи без грамотной политической защиты долго не проживешь. Особенно после такого грандиозного открытия.

Грустная правда. Спасение миллионов жизней должно быть вне всякой политики. Но реальность, к сожалению, была совершенно другой. Каждое великое открытие — это не только научный прорыв, но и жестокая, беспощадная борьба за авторство, финансирование и признание.

Кобрук встала.

— Нужно сообщить матери мальчика. Она все еще в истерике. Наверное, думает, что мы уже убили ее сына. — произнесла она.

— Да, конечно. — кивнул я

— Скажу ей, что Мишка стабилен и идет на поправку. И что она сможет увидеть его, как только он окончательно очнется.

— Это может ее немного успокоить. Или вызвать новую, уже радостную истерику.

— Пусть. Слезы радости всегда лучше слез горя.

Кобрук направилась к двери, но на пороге обернулась.

— Илья Григорьевич, спасибо. За все. Вы дали этой больнице будущее. И надежду тысячам людей.

— Я просто делал свою работу.

— Нет. Вы делали невозможное. И у вас получилось. Это больше, чем просто работа. Это призвание.

Призвание. Красивое слово. Но было ли оно правдивым?

Не так уж и важно. Важно то, что я спасаю жизни. А мотивы… мотивы вторичны.

Кобрук ушла.

Я остался один в этой пустой ординаторской. Откинулся на спинку и закрыл глаза.

Усталость. Не просто физическая — экзистенциальная. Усталость человека, который только что решал — жить этому ребенку или умереть. И выиграл. На этот раз.

— Эй, двуногий! Ты там еще живой?

Фырк спрыгнул с моего плеча на стол. Его усы топорщились от возбуждения, а глаза горели, как два маленьких уголька.

— Пока жив, — пробормотал я, не открывая глаз.

— Мы сделали это! МЫ СДЕЛАЛИ ЭТО! — Фырк запрыгал по столу, как сумасшедший. — Мы спасли мальчишку! Мы нашли лекарство! Мы победили чуму! Мы герои! Мы легенды! Нас теперь в учебники истории впишут!

— Ты герой, Фырк. Без твоей подсказки о дневнике Снегирева ничего бы не было.

— Ну да, я, конечно, молодец! — маленький бурундук гордо выпятил свою пушистую грудь. — Но и ты тоже ничего! Для двуногой обезьяны. Ты смелый, умный, упрямый. И благородный до тошноты!

— Спасибо. Наверное.

— Ты вообще знаешь, что теперь будет? СЛАВА! Тебя орденами завалят! Может, даже графом сделают! Или бароном! Барон Разумовский — звучит!

— Мне не нужны никакие титулы, Фырк.

— А что тебе тогда нужно? Деньги? Власть? Женщины? Хотя нет, у тебя же есть Вероника. Втюрился и тебе её достаточно.

Вероника. Нужно было найти ее, рассказать ей все. Она, наверное, волнуется.

— Мне нужно, чтобы эта эпидемия наконец-то закончилась. Чтобы больше никто не умер от этой чумы. Чтобы дети росли здоровыми.

— Скучно! Где золото? Где дворцы? Где гаремы?

— В твоих фантазиях. А в реальности — работа. Мишка стабилен, но он еще не здоров. Нужно постоянно следить за его восстановлением. Корректировать терапию. Предотвращать возможные осложнения.

— Ты неисправимый упрямец, двуногий. Спас мир — и сразу же обратно к работе.

— Мир еще не спасен. Мы спасли всего одного мальчика. А тысячи все еще болеют. Нужно как можно скорее наладить массовое производство антидота. Обучить лекарей. Распространить протокол лечения по всей стране.

Владимир. Бар «Три медведя».

Шаповалов сидел за угловым столиком, в самом темном и незаметном месте. Маленький, прокуренный бар в двух кварталах от больницы — негласное убежище лекарей после особенно тяжелых смен.

Стены, пропахшие табаком, пролитым пивом. Потертая, расцарапанная мебель. Тусклый, желтый свет от одинокой лампы под абажуром.

Перед ним стоял граненый стакан с пивом. Сегодня можно было.

Восемнадцать часов прошло с начала его смены. Семь операций. Двадцать один спасенный. Трое умерших прямо на столе. Обычная статистика для хирурга во время эпидемии. Но сегодня все эти цифры казались неважными. Потому что главная цифра была — один.