Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр - Страница 3

Фырк на секунду нырнул в грудь Андрея.

— Двуногий! Сердце абсолютно пустое! Камеры спавшиеся, как сдутые шарики! Вся кровь в животе и ногах! Ты качаешь впустую!

— Знаю! — мысленно ответил я. — Что с мозгом?

— Пока жив! Но гипоксия нарастает лавинообразно!

На основании этих данных я принял нестандартное решение.

— Михаил Степанович! — крикнул я. — Прижми ему брюшную аорту!

— Что⁈ Ты спятил⁈ — он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— ДЕЛАЙ! — рявкнул я. — Кулаком в живот, чуть выше пупка! Дави со всей силы, до самого позвоночника!

Прием из экстренной военно-полевой медицины. Централизация кровообращения.

Мы искусственно перекрываем кровоток в нижней половине тела, оставляя весь тот мизерный объем крови, который я качаю, только для двух критически важных органов — сердца и, главное, мозга.

Это многократно увеличивает шансы на выживание без тяжелого неврологического дефицита.

Лемигов, не прекращая вентиляцию мешком, свободной рукой вдавил свой мощный кулак в живот пациента.

— Две минуты реанимации! — кричал Петров. — Второй адреналин?

— Вводи!

Я продолжал качать. Ребра под моими руками хрустели.

— Проверяем ритм! — скомандовал я, остановившись на две секунды.

На мониторе, вместо прямой линии, появились редкие, широкие зубцы. Идиовентрикулярный ритм, двадцать ударов в минуту.

— Есть комплексы! Пульс!

Лемигов тут же проверил сонную артерию.

— Есть! Слабый, но регулярный!

— Продолжаем вентиляцию! Еще литр Рингера струйно!

Пациент сделал судорожный, хриплый вдох. Потом еще один. Его глаза приоткрылись.

— Он очнулся! — в шоке крикнул Петров.

На мониторе — синусовая брадикардия, сорок ударов в минуту. Давление — 60/30.

Вернули. Но это временно. Резервы организма на нуле. Следующая остановка может стать последней. Без операционной он не выживет.

— Сколько до больницы⁈ — крикнул я водителю.

— Три минуты! Уже въезжаем в город!

— Связывайтесь с приемным покоем! Срочно! Нужна операционная! Сосудистый хирург! И кровь! Много крови!

Лемигов схватил рацию.

— База, это третья-один! База, прием! Везем критического «красного»! Мужчина, тридцать лет, ножевое ранение бедренной артерии, геморрагический шок четвертой степени! Была остановка в дороге, реанимирован! Готовьте большую операционную, минуя приемный покой! На стол нужен сосудистый хирург и четыре дозы эритроцитарной массы! Повторяю, четыре дозы! Прибытие через три минуты!

Спустя три минуты реанимобиль с визгом тормозов влетел во двор приемного покоя. Я не прекращал компрессий, продолжая раскачивать грудную клетку пациента.

Давление на мониторе балансировало на грани, пульс то появлялся слабыми, редкими толчками, то снова срывался в хаос.

Двери распахнулись. Яркий, безжалостный свет больничных фонарей ослепил после полумрака салона.

Нас уже ждали. Реанимационная бригада из больницы во главе с Уваровым — лучшим сосудистым хирургом, которого я знал. Рядом — анестезиолог, две операционные сестры, санитары с каталкой.

— Разумовский⁈ — Уваров увидел меня, склонившегося над пациентом. — Какого черта⁈ Что у нас⁈

Я не прекращал качать, докладывая на ходу хриплым, сорванным голосом.

— Проникающее ранение правого бедра! Неполный разрыв бедренной артерии! Кровопотеря около двух с половиной литров! Геморрагический шок четвертой степени! Остановка кровообращения в дороге, реанимация в течение двух минут! СЛР эффективна, синусовый ритм восстановлен, но крайне нестабилен! Жгут наложен двадцать девять минут назад!

— В операционную! — скомандовал Уваров. — Немедленно! Минуя приемный!

Началась быстрая, слаженная перегрузка. Я не отпускал грудину ни на секунду, продолжая компрессии, пока Андрея перекладывали на каталку.

— Пульс есть! — крикнул анестезиолог, приложив датчик. — Ритм синусовый, сорок два в минуту! Можно прекращать!

Я отнял руки. Они горели огнем. На белой майке Андрея остались кровавые отпечатки моих ладоней.

Каталку с грохотом покатили по пандусу. Я побежал рядом.

— Уваров! Седалищный нерв тоже задет! Краевое повреждение оболочки!

— Понял! Учтем при доступе!

У самых дверей операционной меня мягко, но настойчиво остановила сестра.

— Дальше мы сами!

Каталка исчезла за распашными дверями. Я остался один в ярко освещенном коридоре.

И адреналин отпустил.

Ноги подкосились, как будто сделанные из ваты. Я медленно сполз по холодной кафельной стене на пол. Руки мелко, неконтролируемо дрожали от чудовищной усталости.

Я прекрасно отдавал себе отчет, что в таком состоянии, на грани полного физического и магического истощения, лезть в микрохирургию сосудов — чистое самоубийство.

Это была бы уже не помощь, а вред.

К тому же, сама по себе операция по ушиванию бедренной артерии для опытного сосудистого хирурга вроде Ушакова — рутина.

Самое сложное — довезти пациента до стола живым — я уже сделал. Теперь это была его битва, и я знал, что он с ней прекрасно справится.

Рубашка насквозь промокла от пота. На груди, на руках, на лице — засыхающая, липкая чужая кровь.

В конце коридора стоял Лемигов. Он молча подошел и сел на корточки рядом со мной.

— Разумовский… — тихо сказал он. — Я тридцать два года работаю на скорой. Я видел все. Но то, что ты сегодня сделал в этой машине… Прижатие аорты кулаком на полном ходу… Сердечно-легочная реанимация на ухабах… Ты не человек. Ты какая-то машина для спасения жизней.

— Я просто… делал то, что должен был, — выдохнул я.

— Должен? — Лемигов покачал головой. — Никто не должен в одиночку биться за безнадежного пациента. А ты бился. И ты победил.

Петров, молодой фельдшер, стоял в стороне, глядя на меня как на какое-то божество.

— Господин лекарь Разумовский… Это было… Я такого никогда в жизни не видел! Вы его буквально с того света вытащили!

— Мы вытащили, — поправил я его. — Это была командная работа.

— Скромничаешь! — фыркнул Лемигов. — Ладно, нам пора. Наша смена еще не закончилась. Петров! Собирай укладки!

Они пошли к выходу. Уже у дверей Лемигов обернулся.

— Разумовский! Знаешь, что я всем расскажу завтра на подстанции?

— Что?

Глава 2

Я вопросительно посмотрел на него. А Лемигов помолчал, а потом по-доброму, по-отечески так, улыбнулся и сказал:

— Что сегодня я видел, как работает настоящий лекарь. Не по протоколам, не по инструкциям. По совести. И по призванию. Ты — легенда, парень. Живая легенда муромской медицины.

Они ушли.

— Эй, герой! — Фырк устроился рядом со мной на полу. — Ты как? Живой?

— Устал, Фырк. Очень устал.

— Зато ты парня спас! Ты довез безнадежного!

— Я еще его не спас. Он все еще на операционном столе.

— Спас! Довезти живым — это уже спасти! Остальное — это уже работа хирургов!

Я вышел через главный вход и замер на верхней ступеньке широкого крыльца, жадно вдыхая ночной воздух.

Прохладный и влажный после недавнего дождя, он был настоящим спасением после душных коридоров приемного покоя.

Я прислонился к холодной гранитной колонне и прикрыл глаза. Тело ощущалось чужим и непослушным. Руки все еще мелко подрагивали от остаточного адреналина, в ушах стоял фантомный, навязчивый писк мониторов, а перед закрытыми веками продолжали мелькать кадры из реанимобиля — бледное, почти восковое лицо раненого, прямая зеленая линия на экране, багровая кровь на моих руках.

Я почти не чувствовал свою «Искру», она тлела где-то глубоко внутри слабым, едва заметным угольком, словно ее выжгли дотла. Словно я не одного пациента реанимировал, а целую роту из небытия вытаскивал.

Моя когда-то белая футболка превратилась в абстрактное полотно в красно-коричневых тонах, пропитанное и заскорузлое от чужой крови. Штаны были безнадежно испорчены — на коленях темнели огромные пятна, оставшиеся с тех минут, когда я стоял на коленях над ранеными на лесной поляне. Даже на ботинках запеклись бурые брызги.