Запрещенные слова. книга 2 (СИ) - Субботина Айя - Страница 77

Она снов замолкает. И в противовес возникшей паузы, возле джакузи начинается шуршание голосов - скорее для вида.

Я понятия не имею, что мне делать. Дослушивать? Встать и уйти?

— В общем, я быстро сорвалась. Сразу во все тяжкие, - она посмеивается, но в тот момент, когда слышу в ее голосе что-то похожее на надрыв перед слезами - Вольская резко роняет очки обратно на глаза. - Ну а потом ты, наверное, знаешь: авария, журналисты, скандалище и говно из всех щелей. Отец спровадил меня заграницу, чтобы я не нарушила его запрет с ни встретиться. Потому что… все стало так неважно, когда вдруг Слава мог просто…

Она с шумом втягивает воздух через сжатые губы.

— Я начала ему писать и звонить сразу, как только меня выпустили из ежовых рукавиц. Но он ни разу не ответил. Лет десять – на помойку. Просто потому, что Форварды никогда, ничего, никому не прощают. Даже если ты скулишь и умоляешь хотя бы дать шанс выслушать - им насрать, если они вынесли приговор.

Мороз по коже как будто живет своей жизнью - я мог контролировать свой рот и даже отчасти мысли, но абсолютно бессильна пред реакциями тела. Хорошо, что парео позволяет хотя бы немного скрыть проступившие на бедрах здоровенный болезненные мурашки.

Она же не просто так вкрячила в свою скорбную повесть эти «десять лет».

Или в этом нет никакого тайного послания, а просто констатация факта?

Вольская может знать о нашем со Славой романе? Как далеко расползлась эта правда?

Несмотря на то, что Алина практически в лоб призналась, что у них со Славой никогда ничего не будет, облегчения я не чувствую.

Зато чувствую много чего другого - настолько болезненного, что изо всех сил стараюсь закрыться, спрятаться, не пускать внутрь.

— Ты, наверное, сейчас думаешь, к чему я устроила этот акт душевного эксгибиционизма, - фыркает Алина. Уже спокойно, без намека на подступающую истерику. Справляться с чувствами она умеет так же хорошо, как и я. И надо признать – за образом гламурной дурочки скрывается что-то большее, чем просто капризная папина дочка. Наверное, поэтому Слава в нее и влюбился – тяжело представить, чтобы тот Дубровский, которого знаю я, зацепился за пустышку.

— Эффект попутчика? - пожимаю плечами.

— Эффект списанной лошади, - грубо отвечает она. – Просто открываю твои глупые глазки - ты, кажется, совершенно очарована этой змеиной ямой и наивно веришь, что если тебя взял под крыло сам Павел Дмитриевич Форвард, то ничего палить не придется. Дай угадаю - он уже пиздит тебе, какая ты особенная,

Она снова смотрит на меня. И в ее золотых глазах я вижу отблеск той самой боли, которая живет во мне.

— Хочешь правду, умница? – Она нарочно говорит это жалящим тоном. Я бы хотела сказать, что мне все равно, но нет – достает, кусает до кости. – Ты часть этого мира ровно до тех пор, пока ты играешь по их правилам. Пока ты бросаешь в топку своего аленького паровозика куски своей жизни, они несутся вперед – в бизнес-классе, не платя ровным счетом ничего. Хочешь их догнать и зацепиться в хвосте? Тогда подумай хорошенько, чем ты будешь расплачиваться.

Она дергает снова нахлобучивает на нос свои огромные очки, поднимается – и уходит до того, как я успеваю сказать ей все, что думаю о советах от женщины, которую полуголой доставали из дубайских отелей.

Глава двадцатая

Эту субботу я мысленно обвела в календаре красным маркером.

Сегодня моя новая квартира перестает быть просто строительной площадкой и становится домом. Моим домом.

Я стою посреди залитой закатным солнцем гостиной, и не могу сдержать довольную улыбку. Настоящую, а не отрепетированную перед зеркалом, потому что сегодня для настоящей есть более чем законный повод. В воздухе все еще витает легкий запах свежего ремонт и новой мебели, но он уже смешивается с ароматом сваренного мной только что кофе.

Ремонт окончен.

Все именно так, как я хотела, как видела в мечтах о будущем, когда позволяла себе мечтать. Белые, чуть шероховатые стены, на которых будет так красиво играть свет. Наливной пол цвета теплого песка, по которому хочется ходить босиком. Огромный, мягкий диван, на котором можно утонуть с книгой и огромной чашкой чая или капучино. Кухня - серая, матовая, строгая, без единой лишней детали, - уже встроена, и каменная столешница приятно холодит пальцы.

Но главное - терраса. Мой личный кусочек неба.

Строители закончили вчера. Теперь она застеклена панорамными раздвижными панелями, а под покрытием из террасной доски спрятана система подогрева. Здесь, в глубоком плетеном кресле, укутавшись в плед, я смогу сидеть до самых холодов, смотреть на море и делать вид, что остального мира не существует.

Решено - остаюсь здесь на выходные.

Первое настоящее новоселье - только для меня. Позже будут родители, Лиля, Наташа. Но эти два дня - только мои.

В новом холодильнике, конечно, мышь повесилась, и в принципе можно ограничиться доставкой из ресторана, но в свои первые выходные в своей новой квартире мне хочется провести максимально по-домашнему. И в конце концов, хочется обновить новую электроплиту - я уже так давно ничего сама не готовила, что нужно проверить, не забыла ли вообще, за какое место держать сковороду.

Поэтому первым делом рулю «Медузу» в сторону ближайшего супермаркета, сливаюсь с вечерней толпой покупателей, но чувствую себя все равно особенной, потому что у меня не просто поход со списком между рядами, а целый маленький ритуал переезда в новую жизнь. Выбираю свежий, хрустящий багет, несколько видов сыра, оливки, авокадо. В мясном отделе - красивый стейк, в рыбном - стейк осетра. И шампанское. Две бутылки ледяного, колючего брюта. Одну - для себя, на сегодня. Вторую - для завтрашнего вечера, когда придет Наташа.

Домой возвращаюсь уже когда н улице совсем темно. «Медуза» плавно съезжает в тихий, полутемный уют подземного паркинга. Паркуюсь на свое место — номер «119».

Глушу мотор, выхожу… и торможу, перекидывая два бумажных пакет в руках, чтобы удобнее нести. И взгляд тут ж цепляется за байк. Он такой огромный, что первая мысль, которая формируется в моей мгновенно опустевшей голове - как, блин, я его сразу не заметила?! Наверное, все дело в том, что он стоит на второй секции паркинга, и в тусклом свете лампы похож на сидящего в засаде хищника.

Вторая мысль, которая приходит следом - это не «Ниндзя» Дубровского. Определенно. Он у него абсолютно черный, хотя этот - основательный, с мощными широкими колесами - совсем не уступает по габаритам. Но на нем есть белые и синие вставки, и значок совсем друго бренда. В этом стерильном, бетонном подземелье он, почему-то, выглядит немного неуместным - как запертый в лаборатории волчара.

Я трясу головой, отгоняя наваждение. Глупости. В городе тысячи байкеров и сейчас, когда дожди и морозы вот-вот «закроют» мотосезон, их на дорогах особенно много. Дубровский не единственный на этой планете высокий райдер, так что…

Боже, это же просто мотоцикл, Майка, не превращайся из-за двух колес и красивой рамы в драма-квин!

Прижимаю пакеты плотнее к груди и иду к лифту.

И сталкиваюсь с Кирой у самых дверей - она тоже с пакетом, из которого торчат фрукты и горлышко винной бутылки. Мы смотрим друг на друга, потом на наши одинаковые бумажные пакеты, и начинаем смеяться.

— Великое переселение народов? - улыбается она, кивая на мои покупки.

— Что-то вроде того, - киваю я. - Первый день остаюсь в новой квартире, так что…

— О, поздравляю! Это нужно отметить! У нас сегодня тоже маленькая вечеринка, так что если будет шумно - не сердись. Но мы очень цивилизованные, так что постараемся держаться в рамках часовых ограничений.

— Никаких проблем. У меня тоже вечеринка. Правда, в составе одного человека. Но шампанское будет. Так что мы квиты.

Она снова смеется. С ней легко, как будто мы знакомы сто лет.

Мы поднимаемся на наш этаж. Кира идет к своей двери, я - к своей. Она нажимает на звонок, и я слышу, как из-за двери доносится приглушенная музыка и гул голосов. Кажется, там веселье уже в разгаре.