Запрещенные слова. книга 2 (СИ) - Субботина Айя - Страница 65

Дверь его номера, в самом конце правого коридора, приоткрывается. Полоска света падает на темный ковер. Я замираю в тени, превращаясь в воришку. Даже как будто не дышу.

Из номера выходит женщина.

Та самая. Темноволосая, в облегающем шелковом платье-комбинации, которая так недвусмысленно поглаживала его ладонь на фуршете и так откровенно строила глазки. Она выходит неспешно, лениво, как нализавшаяся сливок кошка. Поправляет слегка растрепанные волосы. На ее губах - легкая, чуть размазанная, удовлетворенная улыбка. На прощанье бросает мимолетный, почти интимный взгляд на закрывшуюся дверь и уходит в противоположном направлении, к лифтам.

Даже если замечает мое присутствие - никак не дает это понять.

А я просто… стою и смотрю. Чувствую, как внутри что-то обрывается. Тихо и надрывно, как обычно лопается струна.

Домыслы моего воспаленного ревностью воображения не выдерживают никакой конкуренции с реальностью.

Это… рвет.

Осознание свершившегося факта - все конечно.

Замена мне найдена - и, конечно, не первая. Просто очередная. Кто бы его осудил, что он просто берет то, что само плывет в руки?

Кровь в мох венах медленно превращается в ртуть.

Ни боли, ни обиды.

Ничего.

Только тяжесть под кожей, как будто все, что меня отрезвило и убило одновременно, кости вывезти не в состоянии.

Как дохожу до своего номера - не помню. Как открываю дверь, захожу внутрь - словно в тумане. Мир сужается до номера, который больше напоминает склеп.

В душе горячая вода хлещет по коже, но не согревает. Я тру тело мочалкой до красноты, пытаясь смыть с себя этот липкий день, но невозможно оттереть то, что не снаружи, а внутри.

Потом ложусь на холодные накрахмаленные простыни в чужую пустую кровать. Смотрю на идеально белый потолок, но вижу там ее - выскальзывающую из номера с выражением довольной кошки на лице. У меня была такая же улыбка после наших выходных? Провожу по губам тыльной стороной ладони, пытаясь стереть даже воспоминания.

Ворочаюсь, перекладываюсь с боку на бок, но сон не идет. Кажется, еще минута, и тишина начнет просачиваться мне под кожу отравляя и лишая способности контролировать даже собственные мысли.

Поняв, что с каждой минутой бессмысленных попыток становится только хуже, поднимаюсь, набрасываю пиджак на ночнушку. Сую ноги в туфли и на всякий случай не смотрю в зеркало - не потому, что боюсь увидеть в отражении свой нелепый вид, а чтобы не наткнуться там на зареванного призрака.

Лобби-бар ночью - это совершенно другое пространство: шумное и суетливое днем - и гулкое, залитое приглушенным, интимным светом ночью. За длинной стойкой - одинокий бармен, с меланхоличным видом протирающий бокалы. Из динамиков льется тихий, тягучий джаз.

Но едва успеваю сделать пару шагов, как ногти медленно начинают врастать в пол.

Сначала просто инстинктивно, потому что глаза пока не до конца осознают, кому принадлежит вторая, единственная живая здесь кроме меня и бармена фигура.

Он сидит в глубоком кресле в самом дальнем углу, спиной к бару, и смотрит на город и дождь, который здесь в Берлине, ощущается колючим даже через стекло. Перед ним на столике - высокий стакан с прозрачной водой и долькой лимона.

Дубровский.

Я чувствую легкий укол злорадства - неужели брюнетка была настолько скучной, что после вечера с ней ему не захотелось отрубиться? А потом вспоминаю, что ему и со мной тоже одного раза было слишком мало. Что в конце концов первой засыпала я, даже если у нас с ним была всего одна ночь.

Сначала в ноги ударяет инстинктивное желание тихо уйти - Слава меня, кажется, не заметил. Но что-то - гордость, злость или отчаяние - подталкивают идти вперед.

Вскинув подбородок и с беззвучно мантрой «это ничего не значит» на губах, подхожу к бару и, стараясь не смотреть по сторонам, сажусь на высокий стул. Прошу бокал белого полусухого.

Бармен кивает - достает бутылку, звякает стеклом.

А я слышу - остро, отчетливо - как за моей спиной скрипнуло кожаное кресло.

Скорее ощущаю, чем вижу (потому что до сих пор ни разу не повернула головы) тяжелый, прожигающий взгляд на спине, где-то между лопатками. Но держусь изо всех сил, разглядывая ряды бутылок перед собой и собственное размытое отражение в зеркальной стене бара.

Бармен ставит передо мной изящный тонкий бокал с чем-то, что пахнет мускатом и оттенком яблока, но на языке ощущается кисло и терпко, вызывая желание поморщиться. С сухими винами у меня совершенно нет контакта, зачем заказала сегодня именно такое - не знаю, видимо, чтобы у моих вкусовых рецептором не было ни шанса вспоминать, как ощущается на языке совсем другой запах и вкус. Но упрямо делаю еще пару глотков, уже не смакуя, а просто глотая, так, чтобы они прокатились по пищеводу сухой волной и осели в желудке теплым камнем.

Я беру паузу, перевариваю вкус на языке и допиваю до дна. Вино превращается просто в жидкость безвкусную и пустую, как и все внутри меня. Стараюсь вернуть бокал на стойку максимально беззвучно, но стекло встречается с мрамором с каким-то отчаянным звяканьем.

Мне хочется оглянуться на Славу, потому что инстинктивно чувствую - он тоже поднялся.

Нужно сбежать - немедленно, пока все это не превратилось в катастрофу.

А что это, Майка? Любая ваша встреча лицом к лицу?

Я спускаю ноги с барного стула, поправляю несуществующую складку на ночнушке. Осознаю, как нелепо это выглядит со стороны, но сегодня со мной все невпопад, бессмысленно делать вид, что наша с ним первая встреча после долгой паузу и игнора, проходит безболезненно. Но я же упрямая, как осел - я играю, даже если у моего спектакля всего один зритель.

Выпрямляю спину, выхожу из лобби ровным четким шагом.

Чувствую на своей спине серебряный взгляд - тяжелый, как прицел снайпера. Но все равно не оборачиваюсь, хоть и трачу на это остатки своих сил. Весь свой пожизненный запас.

Двери лифта открываются с тихим шипением.

Делаю шаг внутрь. И в последнюю секунду, прежде чем створки начнут закрываться, Дубровский заходит следом.

Кабина лифта - маленькая, зеркальная клетка. Мы стоим в противоположных углах, как два бойца на ринге перед началом раунда. Ловлю свое отражение - бледное, с лихорадочным румянцем на щеках и поджатыми губами, потом смазанное ловлю отражение Славы - прищуренный взгляд, плотно сжатые челюсти.

Мы не смотрим друг на друга, но я чувствую его присутствие на коже даже через одежду. Воздух между нами начинает потрескивать от напряжения невысказанных слов и сдерживаемой злости.

Я мысленно считаю секунды до своего этажа. Десять. Девять. Восемь. Господи, почему так медленно…

Его запах - лайм, озон и горечь - заполняет все пространство, просачивается в легкие.

Мне нечем дышать.

Семь. Шесть.

Я помню, как этот запах окутывал меня в его доме, в его кровати.

Я помню, как зарывалась в него носом, как в спасение.

А теперь он как яд. Он меня убивает.

Пять. Четыре.

Вижу в отражении небрежно брошенную на стальной поручень ладонь. Длинные, сильные пальцы, которые так хорошо знают мое тело.

Вспоминаю брюнетку, выходящую из его номера, и меня начинает бить мелкая, внутренняя дрожь.

Три. Два.

Двери открываются.

Я выхожу из лифта, как из камеры пыток.

Делаю шаг по мягкому ковру коридора. Второй.

Я почти спаслась.

Пальцы, которыми я любовалась секунду назад, обвиваются вокруг моего локтя. Резко, сильно, сразу как будто намертво.

Рывок - резкий, безжалостный. Не успеваю даже вскрикнуть.

Слава разворачивает меня, вжимает спиной в свою грудь, притягивая как будто хочет перемешать наши внутренности.

На секунду мне кажется, что он просто обнимает. Что так же, как и я, мучился весь проклятый фуршет и только что - в баре. Скажет что-то теплое, пожалуется, как скучал, а я - отвечу, что безумно, каждый день, скучала тоже… Мне ужасно этого хочется, даже если это в итоге все разрушит.