Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич - Страница 14

Байекена же слова свояка по-настоящему напугали.

— Эй, Кабден, ты, вообще-то, в своем уме?! Что попало мелешь, как будто тебя заразила дурной слюной болтливая толстая дочь Табанбая! — буркнул он сердито.

Потом явился учитель Мелс. Он трижды обошел кошевку вокруг. Прищурившись, внимательно осмотрел спереди, нагнулся и оглядел сзади. Потом отошел немного, лег ничком и принялся обозревать сбоку.

— Это же настоящее творение искусства! — наконец дал он окончательную оценку. — Подобную вещь нужно в Эрмитаж либо в Лувр сдать!

— Мелс, светик, ты уж прости, я ее для директора «Жамбыла» сделал, — смущенно признался Байекен.

— Не-ет, Байеке. Это же неповторимый шедевр! Именно таким должно быть то, что называют подлинным искусством!

— Но я ведь эту кошевку для директора «Жамбыла» сделал...

— Для кого, говорите?

— Для директора совхоза «Жамбыл»... То есть для Толкына, сына нашего бывшего одноаулчанина Мух-тарбая.

— М-м-м... — и учитель больше не вымолвил ни слова.

— Поэтому ты уж извини меня, голубчик! Я ведь заранее пообещал ему... А иначе, разве я пожалел бы что-нибудь для тебя?!

После того как народ вдоволь налюбовался санями, Байгоныс загнал кошевку во двор, смазал маслом, а сверху тщательно укрыл холстиной.

С тех пор прошло больше года. Директор «Жамбыла» до сих пор за нею не приехал. И Байекен с тревожным беспокойством ожидает его каждый день.

Из четырех военных лет Байгоныс три полных года провел на фронте. Если и есть в этом ауле человек, который не понаслышке знает, что такое настоящая война, то это именно Байгоныс. Свой фронтовой путь он начал в Сталинграде, а завершил в Праге. Поэтому терпеть не может разговоров земляков о войне, в которых больше лжи и недостает правды. Там, где присутствует Байгоныс, люди стараются не заводить подобных сомнительных рассказов.

Кстати, что касается войны: в свое время ученики аульной школы взяли на учет всех ветеранов войны, отметили ворота их домов красными звездами и время от времени приглашали к себе на различные встречи. Когда закрылась школа, это согревающее сердце доброе начинание учащихся осталось без хозяйского глаза.

Звезды на воротах Кабдена с Метреем на концах обломались, краска на них потускнела. У Байекена душа болит из-за подобной безалаберности: ведь такие святые вещи следует ценить! Сам он обшил свою звезду листовой жестью, обязательно, если не раз в неделю, то каждый месяц точно, начищает ее и красит. Для этих целей дочь специально привезла ему из района чудную ярко-красную краску.

Кроме всяких мелких поделок вроде «Доски почета» отделения и «Классного уголка» для школы, Байгоныс когда-то даже человеческую скульптуру из дерева вырезал.

Все сохранилось в памяти, как будто случилось вчера...

Было это в начале далеких шестидесятых годов. Весь мир тогда взбудоражила новость: «Человек полетел в космос! Гагарин в космосе!». Поначалу Байгоныс этому не придал особого значения: «Ну полетел человек, так пусть себе и летает». Однако понемногу, поскольку люди вокруг снова и снова поминали парня по фамилии Гагарин, случившееся стало волновать и Байекена. Что говорить, если даже глухой Карим, который пас в горах овец, и тот как-то приплелся, волоча палку, к нему и принялся похваляться.

— Я Гагарина видел! — объявил он, а глаза его загорелись при этом словно две свечки. — Клянусь Аллахом, видел! Он пролетел прямо над Акшокы, а позади оставил длинный белый след.

— Говоришь, длинный белый след?

— Да, белый-белый след... Если б я не видел перед этим, как пролетел Гагарин, то наверняка принял бы этот извилистый след за дракона.

— Так это не Гагарин. Это «райактивный» самолет.

— Что это, говоришь?

— «Райактивный» самолет...

Карим спорить не стал, его настроение вмиг погасло, и, разочарованный, он, волоча свою палку, опять ушел в горы, к своим овцам.

Все эти разговоры, поднявшие столько шума в ауле, в конце концов взбудоражили и чувства Байгоныса.

Если не запамятовал, то, кажется, первого мая, когда народ с веселым гамом праздновал День солидарности трудящихся, перебираясь от одного дастархана к другому, Байекен вырезал из газеты портрет Гагарина и, засунув за пояс топор и мотыгу, отправился в сторону гор.

На гребне скалы, что у подножия Акшокы, с давних пор торчала засохшая сосна. Хотя молния разрезала ее пополам, нижняя часть ствола осталась нетронутой. Байгоныс сразу же приступил к делу, старательно обтесывая и обрубая дерево в соответствии со своей задумкой.

Несколько дней трудился до изнеможения. Уходил чуть свет, возвращался, когда люди уже ложились спать. Но даже Гульжамал-шешей долгое время не подозревала, чем занимается ее муж. Секрет Байекена раскрылся лишь девятого мая...

Посыльный из конторы пришел пригласить Байгоныса на торжественное собрание в клубе, посвященное Дню Победы. А Байекен, как оказалось, еще перед рассветом ушел, прихватив с собой топорик с мотыгой да молоток с долотом. Куда ушел? В сторону Акшокы.

Это была пора, когда в ауле всем заправлял и командовал управляющий отделением Какантай. «Пусть он хоть за тридевять земель, найдите его срочно!» — приказал он.

Приказ строгий, нагоняй никому получать не хочется, вот посыльный и помчался в сторону Акшокы... Когда он, взмылив коня, добрался к подножию горы, обнаружил, что Байекен на вершине соседней скалы работает долотом над вырубленной из дерева человеческой фигурой.

Посмотрел посыльный на изваяние с одной стороны, посмотрел с другой и вдруг восторженно воскликнул:

— Да это же наш Какантай-ага!

Парнишка тут же забыл, зачем приехал, и бросился с радостной вестью в аул, то и дело погоняя коня камчой.

Новость о том, что плотник Байгоныс устанавливает на вершине скалы поблизости от Акшокы памятник Ка-кантаю, быстро распространилась по аулу.

В тот день словно сам Бог привел на торжество в клуб и Сельсобета. Товарищ Шакиров, обычно взиравший на все происходящее вокруг спокойным, трезвым и критическим взглядом, тоже не смог остаться равнодушным к такой новости. Отложив начало собрания, он стал подниматься к Акшокы, а собравшийся в клубе народ, естественно, потянулся вереницей за ним.

Байекен к тому моменту как раз завершил работу и наводил последнюю красоту.

Скульптура представляла собой фигуру недвижно стоящего человека, устремившего взгляд в бездонную синеву неба; на голове человека — шлем, а на шлеме надпись — «СССР».

Увы, хотя и был Байгоныс мастеровитым плотником с золотыми руками, по части искусства ваяния, видимо, оказался слаб... Как ни старался он добиться сходства с Гагариным, черты первого космонавта отразить в своем творении так и не сумел.

— Точь-в-точь Какантай! — воскликнул кто-то снизу, и все успевшие собраться у скалы, включая пастуха Карима, воодушевленно зааплодировали.

— Действительно, похож! — признал и сам Какантай.

Шакиров же долго и придирчиво изучал творение

Байекена: посмотрел снизу, оглядел с пригорка, взобрался на скалу и погладил рукой...

А внизу тем временем скопилось уже довольно много народа, словно именно здесь должно было пройти торжественное собрание, посвященное Дню Победы. Затихнув, все с нетерпением ждали решающих слов своего вождя.

— Товарищ Байгоныс! — выждав паузу, зычно, чтобы слышали все, произнес стоящий на вершине скалы председатель. — Вы допустили грубую политическую ошибку! Кто вам позволил вот так, в образе героя-космрнав-та, изображать управляющего Какантая? Сельсовет Мукура такого указания не давал. Другими словами, вы приступили к сооружению памятника без всякого на то разрешения, по своему собственному усмотрению. А в результате доигрались до политической ошибки! Изобразив Какантая в образе летчика-космонавта, вы запятнали светлое имя майора Юрия Алексеевича Гагарина! Вы оскорбили святое звание «космонавта»! Потому как не смогли глубоко осмыслить его истинного значения. Признаете это?

Байгоныс, который ждал от начальника каких-то теплых слов и поздравлений по случаю Дня Победы, услышав такое обвинение, настолько опешил, что и вымолвить ничего не смог, стоял как истукан с кислой миной на лице.