Между добром и злом. Том 7 (СИ) - Кири Кирико - Страница 60

Другими словами, если император спросит про какую-то личную тему, он должен будет ответить? Немного нечестно, никто этого не находит? Естественно, Кондрат это не озвучит, но тем не менее зарубку сделал, как говорится.

Он просто подтвердил, что всё понял, и после нескольких секунд пристального взгляда церемониймейстер кивнул и открыл дверь, выйдя первым. Они попали на балкон из белоснежного камня, который растянулся, судя по всему, вдоль целой стены замка. И это была его узкая часть, можно сказать мостик вдоль стены в сравнении с целой площадкой, которая выступала справа, словно для посадки грузового вертолёта. Там и располагалась основная процессия.

Что касается того, что происходило внизу…

Площадь, огромная внутренняя площадь замка. Обычно она закрыта, поэтому Кондрату ни разу не приходилось её видеть, однако сегодня был особенный день. От замка в самый центр площади выходил длинный «язык», словно подиум на показе мод, только в совершенно другом масштабе. Он заканчивался круглой площадкой в центре площади, которая позволяла казнить преступника так, чтобы всем было хорошо видно. Там как раз приготовили и плаху, и виселицы, и клетки на костре. Видимо, сегодня людей порадуют не одной смертью.

Как раз с выступающей части балкона и был самый лучший вид на казнь. Там, у самых перил находился огромный деревянный стул, чистая классика, красный бархат и позолота, на котором восседал сам император. По праву его руку на скамье сидел принц, видимо, даже несмотря на произошедшее, они старались держать лицо и делать вид, что всё в порядке. По левую же сидела принцесса. Советник Тонгастер стоял за его правым плечом, а дальше уже была остальная свита. Охраны тоже хватало, чуть ли не через каждый пять метров стоял вооружённый страж, а около императора и вовсе с десяток, чтобы полностью закрыть его собой в случае необходимости. Это не говоря об армии прислуги.

Здесь затесался даже Вайрин. Только он сейчас даже не посмел бросить взгляд на Кондрата или как-либо поздороваться, делая вид что они незнакомы.

Церемониймейстер жестом остановил Кондрата, после чего сам подошёл к императору и низко поклонившись, ещё ниже, чем принцессе, негромко произнёс ­— его слова терялись в шуме толпы снизу. И лишь после ленивого взмаха императора, церемониймейстер, не разгибаясь, пальцем поманил Кондрата.

Кондрат во второй раз встречался с императором, и с прошлого раза мало что изменилось, разве что он мог более детально рассмотреть императора. Старик, дряхлый старик, чья кожа напоминала засохшую шкурку апельсина с жидкими седыми волосами и точно такой же бородой. Его глаза были как блестящие бусины, слегка безумные, но несмотря на почтенный возраст, живые и цепкие, выглядывающие из-под чрезмерно длинных седых бровей.

Когда Кондрат склонился перед ним, старик даже подался вперёд, чтобы получше разглядеть его.

— Брилль, я полагаю, — его голос, как и прежде, был схож со крипом старых ржавых петель. — Кондрат Брилль…

— Да, Ваше Величество, — не поднимая головы, ответил Кондрат.

— Удивительная встреча. Ещё недавно я подумывал вздёрнуть тебя на петле, но боги видят, не зря повременил, — хмыкнул император, и это был звук, напоминающий хрип задыхающегося человека. — Садись, будем наслаждаться твоей работой. Подайте ему стул! Сюда! — он ткнул пальцем правее принца. — Чтобы всё было видно. Ты заслужил.

Император ещё договорить не успел, как стул уже был поставлен. Вернее, оббитый красным бархатом табурет.

Кондрат молча занял представленное ему место. Это при учёте, что все остальные, за исключением императорской семьи, стояли. Невиданная честь. Кондрата такое внимание не радовало, но и сказать он ничего не мог. Всё же прямолинейность и тупость не синонимы.

— Всё! Начинайте! — махнул рукой император, как будто футбольный матч собирался смотреть.

Ему даже голоса не пришлось поднимать, а всё вокруг ожило. Толпа внизу начала буйствовать, подняв самый настоящий ор, словно безумный хор. Представление начиналось.

На язык вышел человек со свитком, с которого громко, что даже до балкона доставало, начал оглашать приговор. Будто, чтобы сохранять интригу, он объявлял по одному человеку, и начал, естественно, с директора военной разведки. Приговор был длинным, но чаще всего фигурировало гнусное предательство и мерзкий удар в спину. Толпа встречала эти слова разъярённым рёвом. А после на подиум вывели самого директора.

Что его ждало? Ничего хорошего. Мужчина не сопротивлялся, когда его вывели на небольшую площадку, где проводили казнь. Хотя он и не ходил — его волочили двое палачей, таща под руки. Возможно, смерть и была избавлением для него, только её ему предстояло ещё пережить.

Директора запихнули в одну из клеток, после чего подожгли под ней хворост. Его крики ещё некоторое время летали над площадью под громкое улюлюканье толпы, а Кондрату, показалось, что он даже почувствовал запах палённого мяса.

Следом за директором пошли и остальные участники заговора. Там был и его заместитель, и начальник отдела управления разведывательными единицами, и даже секретарша. Каким боком она здесь была, Кондрат не понял, но ей досталась, наверное, самая простая смерть — отсечение головы.

Досталось и людям из специальной службы расследований. Кондрат с какой-то внутренней оторопью узнал в одном из осужденных того самого мужчину, что устроил за ним погоню, начальника смены, если память не изменяла. При чём он был тут, можно было только догадываться. Может действительно помогал? Или просто за то, что пытался остановить Кондрата? Если так, то он ведь не знал, что происходит, и при всём при том, Кондрат его не винил, человек делал свою работу. Но…

Его сожгли. Как и многих других. Клетки достались тем, кого посчитали, видимо, в самом тяжком преступлении.

Пятнадцать человек. Толпа ликовала их смерти, показывая своё чудовищное обличие. Наблюдая за императором краем глаза, Кондрату хотелось встать и уйти. Старик не был ни тупым, ни безумным, — но второе неточно, — нет, он был дикарём. Упивающимся властью и насилием дикарём. И сейчас, сидя на своём вычурном троне замка, стоящего буквально на телах его врагов и тех, кто просто ему не понравился, этот старик не просто усмехался, он веселился вместе с толпой, которую вёл за собой.

Король и его поданные. Яблоня и его яблоки.

И в полной мере это проявилось дальше, когда были казнены все причастные к приговору. Если здесь можно было найти какое-то оправдание его веселью, что победил своих врагов, убил заговорщиков, посмеялся тем, кто хотел ударить в спину, то другие…

Кондрат не знал, чем можно было оправдать казнь челнов семьи предателей. Тех, кто к этому был вообще никак не причастен. Он молча наблюдал за тем, как выводят на «язык» женщину с тремя детьми, семью уже покойного Манхауза, и вешают их перед ликующей толпой. А после повторяют то же самое с женой и дочерями директора военной разведки. И ещё несколько семей особо провинившихся. Кого-то вешали, кто-то обезглавливали — наверное тот факт, что их не жгли, считался великодушием. И всё это под безумное веселье народа и их предводителя.

Императора.

Однажды один умный человек сказал, что человека от дикаря отличает только закон. Не будет закона и тех, кто следит за его исполнением, и уже на следующий день не будет никакого общества. Человечность и все добродетели пойдут к чёртовой матери в тот же миг, едва люди почувствуют запах крови. Будет просто толпа дикарей, которая пытается вырезать друг дружку по любой причине — от давних счётов до банального баловства.

Именно поэтому нужна власть, защищать людей от безумия бесконечной свободы. Защищать их от самих себя.

Но что делать, когда правит дикарь?

Массовая казнь закончилась, и император был первым, кто покинул сие мероприятие с видом довольного ребёнка, который только что сжёг котят в картонной коробке. Остальные потянулись за ним, и Кондрату просто ничего не оставалось, как последовать за другими. Действительно, удостоился чести, да только радости от этого не было. Кондрату хотелось поскорее уйти отсюда подальше. В носу будто поселился запах палённой кожи и плоти, а в ушах не переставало гулять эхо криков и мольбы пощадить.