Большая черная дыра (СИ) - "Amazerak" - Страница 17

Идея стоять на виду у врага, казалась крайне глупой. Конечно, за подступами наблюдать надо, ведь в темноте диверсионная группа запросто может подобраться к позиции и перерезать целое отделение. Страшно без охраны спать, когда рядом бродят те, кто за тобой охотится. Но ведь можно же как-нибудь замаскироваться.

Постояв немного, как должно, и убедившись, что все уснули, Георгий прилёг грудью на бруствер и пристроил перед собой винтовку, немного утопив в грунт для устойчивости. Он даже фонариком, выданным на время дежурства, не пользовался, чтобы не привлекать к себе внимание противника. Фонарик был небольшой, в деревянном корпусе, с железной ручкой и маленьким рычажком спереди. На задней стороне красовалось клеймо фирмы.

Жутко хотелось спать. Мёрзли ноги, саднила разбитая губа, суставы ломило. Было непонятно, то ли накопилась банальная усталость, то ли начинается простуда. Одно ясно: если ближайшее время хорошенько не отоспаться в тёплом помещении, организм быстро выработает свой ресурс и начнёт сбоить. Не убьют вражеская пуля, снаряд или шрапнель, так прикончат постоянные переходы, сырость, холод, болезни и инфекции, которые даже лечить нечем. Антибиотики ведь ещё не изобрели.

Сейчас на улице было не так уж холодно: днём — чуть выше нуля, а ночью температура опускалась, и подтаявший за день снег сковывала тонкая ледяная корка. И всё же отсутствие тёплого помещения и постоянная грязь могли очень быстро подорвать здоровье.

Напрягая взгляд, Георгий всматривался в чёрное поле. Как бы ни косила усталость, он не хотел пропустить диверсионный отряд, который перережет глотки ему и спящим бойцам. Страх смерти и ответственность перед людьми мотивировали держаться на ногах вопреки всему.

Слух уловил невнятные звуки, похожие на плач. Всхлипывал какой-то немецкий солдат ниже по склону. О чём сейчас думал этот обречённый? О скорой смерти? О родных, с которыми больше никогда не увидится? Вспоминал счастливые моменты мирной жизни? Ему наверняка было больно и страшно, а мучения всё не прекращались.

Таких, как он, на полях сражений ложились десятки и сотни тысяч по обе стороны фронта. Каждого вели своя дорога и судьба, но все эти пути волей сильных мира сего пересеклись здесь, на поле боя, и разом оборвались.

Вот опять взмыла над просторами ракета, и вспыхнул свет, разгоняя сумрак. Ниже по склону кто-то шевелился, словно полз. Георгий прицелился и стал ждать, положив палец на спусковой крючок. Либо диверсанты пробирались к позициям, либо санитары вытаскивали раненых. Во втором случае он решил не стрелять. Всё равно на таком расстоянии, при плохом освещении ни в кого не попадёт. Только вот как бы не ошибиться и не подпустить тех, кого не надо, слишком близко?

Недалеко от окопа зияли несколько воронок. Под покровом ночи противник мог подобраться к ним и спрятаться. Георгий полагал, что сумеет вовремя засечь данный «манёвр», и всё равно глаз не отводил от поля. Старался даже не моргать. Приходилось контролировать широкий сектор перед собой, и это создавало некоторые трудности.

Очередная ракета залила светом пространство вокруг, и Георгий отчётливо увидел человеческую фигуру, что стояла в полный рост ниже по склону, где лежали мёртвые немцы. Прицелился, попытался рассмотреть — не получалось. Что-то странное и необъяснимое было в чёрном силуэте, по телу пробежал холодок.

Послышался шорох. Аминов, что спал недалеко от пулемёта, поднялся, посидел пару минут и подошёл к Георгию.

— Как дела, Степанов? — спросил он. — Не спишь?

Георгий повернулся к ефрейтору, а когда снова посмотрел в поле, загадочной фигуры уже не было.

— Воды в рот набрал? — проговорил Аминов, не получив ответ. — Доложить должен, когда спрашивают.

— Никак нет… Какой тут сон? Думаю, как бы немец не подобрался, — произнёс Георгий нехотя.

— Правильно! Надо глядеть в оба. Так что смотри у меня: уснёшь, будешь бит.

— Или убит. Если диверсанты просочатся.

— И то верно. Сознательный, смотрю. И чо тебя Губа так невзлюбил?

— Да так, спорил с ним пару раз.

Аминов хохотнул:

— Это да, он такого не любит. А тебе неча спорить со старшими по званию. Слышал, ты вольноопределяющийся, гимназист, да? Мнишь, поди, себя умнее всех.

— Всех? Нет, это вряд ли… — протянул Георгий, зевая.

— Дело, конечно, твоё, брат. Главное, службу исправно неси. И в оба гляди, понял? — Аминов развернулся и зашагал обратно.

— Само собой, — Георгий уставился в поле, быстро погрузившееся во тьму. Загадочная фигура больше не появлялась, и он решил, что германцы выставляют муляжи, чтобы выявить позиции караульных, заставив тех стрелять. Пожалуй, безопаснее всего было не реагировать на провокации.

Пошарив в сухарной сумке, Георгий достал чёрствый кусок ржаного хлеба и принялся грызть. Продовольствия осталось мало. Постепенно подточил с голодухи все запасы, хоть и старался экономить. Но если совсем не есть, то без сил можно свалиться.

В окопе кто-то зашевелился, послышался шёпот и возня. Подошёл Аминов:

— Всё, брат, свободен. Получен приказ отходить.

— Куда отходить?

— Два батальона перебрасывают на другие позиции. Отходим.

— Погоди. Ты знаешь, что происходит на фронте? Куда нас отправляют?

— Хорош трепаться, Степанов. Куда отправляют, туда и пойдём.

Аминов растолкал всё отделение. Бойцы свернули полотнища, похватали ранцы и винтовки и, осторожно выбравшись из окопа, двинулись к перелеску за позициями, следуя едва различимой в темноте фигурой унтер-офицера.

— Вот так дела. Рыли-рыли окоп, а теперь убегаем, — негромко произнёс Гаврила и вздохнул. — Что за манёвры такие?

— Да-да, ведь закрепились и две атаки отбили, — подхватил Петька. — А сейчас драпаем. Как так-то?

— Рты закрыли! — цыкнул Аминов. — Хотите германцев перебудить своей трескотнёй?

Вначале Георгий ощутил лёгкую досаду из-за того, что приходится бросать окоп, однако очень быстро сообразил, что отход — это, наоборот, хорошо. Наверняка ведь немцы не успокоятся. Подгонят за ночь тяжёлую артиллерию и пехоту, подвезут побольше снарядов, да сровняют с землёй жалкую канавку вместе со всеми, кто в ней залёг.

На душе стало немного полегче. Это значит, завтра не придётся подыхать. Да, опять погонят в неизвестность, опять предстоит топать десятки километров на распухших ногах и гнуться под тяжестью поклажи, но лучше уж так, чем сидеть под бесконечным артобстрелом и ждать, когда на голову упадёт снаряд, или плюнет в рожу шрапнель.

Однако по-прежнему оставалось непонятно, на какие новые позиции перебрасывают батальон, и что там его ждёт. Поэтому червь тревоги по-прежнему гадко вгрызался в утомлённую солдатскую душу.

Добрались до обозов. Возле повозок образовалось столпотворение. Там раздавали сухари.

— Полные сумки набивайте, братцы! — кричал кто-то из персонала. — Горячей еды больше не будет! Запасайтесь, кто сколько может!

Протолкнувшись к раздающему, Георгий набил сухарную сумку до краёв. Здесь же налили во флягу воды из «кипятильника» — большого бачка, подогревающегося на дровах. Когда взвод получил припасы, Губанов построил всех и повёл дальше, освещая путь фонарём. Подошли к патронным двуколкам, в которых уже запрягали лошадей.

— Нет больше патронов! — оправдывался толстый каптенармус с длинными усищами. — Ну нету, ваше высокоблагородие! Всё раздали.

— Да как так нет. А куда делись? — здесь присутствовал лично командир роты, а рядом с ним молча стоял молодой прапорщик Веселовский. — Полные же были повозки.

— Всё так, ваше высокоблагородие. Но две повозки в метель потерялись. А остальное первые два батальона разобрали.

— Что значит, потерялись? Да ты… да я тебя… Знаешь, что с тобой будет за утрату армейского имущества⁈ Нам в бой идти, а патронов нет!

— Виноват, ваше высокоблагородие. Метель была, из-за снега никто не видел, куда ехать или идти. Отстали, поди, и к другому батальону прибились. Вчера весь день искал, но связи никакой нет. А кто где стоит, мы не знаем.