Большая черная дыра (СИ) - "Amazerak" - Страница 12

— Ага, именно там.

— Врёшь!

— Ты угадал. Сам интересовался.

— Братцы, Жору в генералы надо. Он всю военную науку уже знает, — попытался сострить Петька.

— Можно и в генералы.

— А! Нет уж, брат, выкуси! — Петька выставил руку с кукишем, как бы пытаясь дотянуться до лица соседа. — Рожей не вышел. Думаешь, в гимназии отучился, и в генералы возьмут? Как бы не так! Так что копайся в земле, как и все.

— Тихо! — Георгий жестом велел молчать и уставился в сумерки, где в зарослях у ручья кто-то шевелился. — Там движение.

— Что такое? Германы? — задор Петьки мигом улетучился, и парень тоже уставился на деревья. — Что видишь? Не молчи. Я никого не вижу.

Неподалёку послышался выстрел, потом ещё один и ещё. Движение в зарослях заметили многие, испугались и открыли огонь без приказа. Петька присоединился к остальным, хоть и не видел противника. А Георгий не торопился тратить попусту патроны. Он лежал и сверлил взглядом чёрные прогалы между деревьями. С такого расстояния, да ещё и в сумерках всё равно ни в кого не попадёшь.

— Отставить стрельбу! Прекратить огонь! — кричали унтеры, но хлопки замолкли не сразу. Лишь спустя несколько минут солдаты успокоились. Над окопами повисло напряжённое молчание, готовое порваться в любой момент. Измотанные, истощённые бойцы, психика которых надрывалась от бесконечной артиллерийской канонады и ощущения близящегося сражения, могли по каждой тени начать палить.

Вскоре и в деревне прекратилась перестрелка, на улице окончательно стемнело, и Губанов приказал продолжать рыть окоп. Опять застучали лопаты. Солдаты копали молча, лишь изредка перебрасываясь парой слов, экономили силы. Георгий тоже трудился, как проклятый. Ему дико хотелось есть, а руки походили на безвольные плети, кое-как держащие шанцевый инструмент.

В очередной раз выбившись из сил, он остановился, сел в лунку и воткнул рядом лопату. Энергия от скудного обеда иссякла. «Вот и вырыл себе могилу», — горько усмехнулся Георгий. И вроде бы копать надо, ведь иначе не укроешься, когда артиллерия ударит, но всё настырнее лезла мысль: может быть, бросить напрасный труд, перестать надрываться? Всё равно ведь убьют.

В небо взмыла ракета яркая звездой, вспыхнула и осветила большой участок на склоне, разогнав мрак. Она достигла высшей точки, медленно устремилась к земле и погасла. Над деревней сверкнула ещё одна.

— Вон оно как светло-то стало. Как днём! — Петька тоже оставил лопату и, устроившись на дне окопа, закурил. Достал папироску и Гаврила. Когда свет погас, в воцарившейся тьме заплясали маленькие красные огоньки.

Губанова рядом не было. Его окрики больше не разносились над окопами. Сам, наверное, устал. Бегать и глотку рвать — тоже силы немалые нужны. И какое-то время Георгий ничего не делал и ни о чём не думал — просто сидел с полным безразличием и слушал, как бьётся сердце. Холод и сырость пробирались под шинель, а капли дождя падали на лицо. Хотелось лечь на дно своей лунки и больше никогда не вставать. «Зачем это всё? — лезли в голову безнадёжные вопросы. — Ради чего?»

«А затем, что надо прекращать сопли жевать, — ответил самому себе Георгий. — И хватит дурацкие мысли думать. Совсем расклеился. Окоп сам себя не выкопает».

Он снова взял лопату и начал ковырять подмокший грунт. Отупляющая, монотонная работа отгоняла тоску, заглушала беспокойный голос разума. Георгий ещё несколько раз останавливался, но потом всё равно продолжал рыть под редкими отблесками осветительных ракет. Постепенно лунки соединялись в подобие извилистой траншеи, которая, тем не менее, даже по шею не могла скрыть вставшего в полный рост человека.

Сегодня, наконец, удалось поспать впервые за более чем двое суток. Улеглись там же, где и работали. Георгий отстегнул полотнище палатки и завернулся в него, поджав ноги, поскольку вытянуть их в тесной ямке было невозможно, под голову положил ранец, винтовку пристроил рядом, обмотав ремнём руку. Запах сырой земли щекотал ноздри. Намокшая почва подмёрзла, а дождь превратился в мелкий снежок, украсивший мягкой белизной папахи и шинели спящих воинов.

Дрёма навалилась быстро. Сквозь сон прорывалось сияние осветительных ракет и далёкие хлопки выстрелов. Под рубахой суетились вши, но это уже не имело никакого значения.

Когда Георгий открыл глаза, над окопами стояла непривычная глухая тишина. Не было ни канонады, и винтовочной стрельбы, а вокруг разливалось густое молоко тумана. Георгий лежал в вырытой наспех канаве, нащупывая рукой винтовку. Прозвучала команда, и он поднялся, как и солдаты, что находились поблизости. Серые фигуры с ружьями наперевес вылезли из окопов и пошли. Громогласный крик «Ура!» прокатился по неровным цепям. Никто не видел, куда они идут и что их ждёт впереди, но покорно шествовали к своей судьбе.

Георгий тоже ничего не понимал, но послушный чьей-то могущественной воле, шагал со всеми, точно так же устремив вперёд штык, и не думал ни о чём другом, кроме того, что надо идти. Хотелось назад, туда, где нет ни тревог, ни опасности, но ощущение долга, словно цепями тащило вперёд.

Туман стал быстро рассеиваться, и впереди разверзлась бездна. Тяжёлая, всепоглощающая чернота расползалась посреди поля. Туда-то и устремились цепи серых шинелей, а вместе с ними и Георгий…

Он проснулся. Поле обволакивала такая же непроглядная ночь, как и раньше. Ноги замёрзли и затекли в согнутом положении. Он встал, принялся топтаться на месте, разминая пальцы. Наверное, не стоило это делать: слишком мелкий был окоп. Но поблизости всё равно никто не стрелял, а перспектива обморозить конечности пугала.

На краю окопа, рядом со спящим Петькой сидел Гаврила и курил папиросу. Другие солдаты свернулись калачиками в тесной траншее, где даже ноги не вытянешь, ворочались, кашляли, что-то нечленораздельно бормотали. Неподалёку стоял часовой, вперившись во тьму и притопывая, чтобы не замёрзнуть.

— Тоже не спится? — спросил Георгий.

— Холодно, — ответил Гаврила и протянул пачку сигарет. — Будешь?

Георгий помедлил. В прошлой жизни он огромными усилиями бросил курить, когда о здоровье стал печься после тридцати, да и чтобы ребёнку дурной пример не показывать. Но о каком здоровье может идти речь здесь, в сырых окопах и безликих полях? Согреться бы и усмирить разболтанные нервы. Завтра всё равно погибать.

— Благодарю, — Георгий закурил от спички. Папиросы оказались не такими крепкими, как махорка. Продолжил прохаживаться взад-вперёд. Вроде бы надо о чём-то заговорить с товарищем, но словам не шли на ум. — Канонада всё гудит. Фронт близко, как думаешь?

— Близко. Наши отступают, — безразлично произнёс Гаврила. — В прошлом году отступали, теперь — опять. Начальство-то наше богоданное профукало всё, просчиталось. Думали, к Рождеству германца побьём, а всё прошляпили. И зачем это всё? Кому надо? Эх…

— Вряд ли у царя был другой вариант. Не мы же начали всё это. Кайзер хотел войны. Нам просто деваться некуда было. Готовиться следовало лучше, это да… но теперь-то какой смысл об этом рассуждать?

— Да какая теперь разница? Мы вляпались по уши и нескоро вылезем. Поверь мне, ничем хорошим это не закончится.

В последнем Гаврила был прав. Только что с того? Как будто знание будущего у пары человек в грязном окопе могло что-то изменить в мире. Да и не нужно никакого особого знания, чтобы предвидеть беду. Достаточно просто трезво, без розовых очков оценить обстановку.

Вспыхнувшая в вышине ракета залила светом раскорябанную траншею, тянущуюся чёрной раной по заснеженному полю. Георгий окинул глазами собеседника. Тот походил на нищего бродягу: перепачканная землёй одежда, грязное лицо со всклокоченной бородкой. Да Георгий сам выглядел не лучше. Хотелось сбросить с себя отяжелевшую от влаги и земли шинель, встать под горячий душ, надеть чистое бельё вместо провонявших потом и кишащих вшами рубахи и портков. А где достать такую роскошь?

С Гаврилой Жора прежде общался мало, несмотря на то, что они в отделении оказались единственными образованными людьми, и им наверняка нашлось бы, что обсудить. Но не сложилось. Гаврила был человеком не слишком компанейским, он редко с кем болтал по душам, и хоть и не чуждался коллектива, но всё время вид имел удручённый, словно его что-то глодало изнутри.