Переезд (СИ) - Волков Тим - Страница 47

Но ведь есть и обратная сторона медали — есть риски. Из чего делать протезы? Латунь? Медь и цинк, которые будут окисляться в тканях. Сталь? Она будет ржаветь. Нужны инертные сплавы. Ванадиевая сталь? Или… Он мысленно перебрал доступные материалы.

«Ниобий? Нет, его добыча и обработка… Вольфрам? Слишком тяжел и хрупок. А если попробовать чистый тантал? Он химически инертен, как стекло. Но где его взять? Производство дико дорого.»

Он остановился у окна, глядя на санитаров, выносивших из палатки окровавленные бинты.

— Вы правы, Александр Петрович, — тихо сказал он, оборачиваясь. — Шанс есть. Но мы должны подойти к этому с научной, почти аптекарской точностью. Нам нужен правильный металл. Инертный. И чтобы стоимость производства его была не заоблачная. Также нам нужны инструменты. Специальные дрели, отвертки, шаблоны для сверления. Это должна быть не кустарная мастерская, а производство.

— Я знал, что вы меня поддержите! — просиял профессор. — Я уже договорился с инженерами с завода «Богатырь». Они готовы взяться за изготовление инструментов по нашим чертежам… по вашим чертежам, Иван Павлович. А по металлу… Я слышал, на бывшем заводе Гужона есть опытные партии нержавеющей стали. Мы могли бы испытать ее.

— Хорошо, — кивнул Иван Павлович, подивившись такой инициативности профессора. — Давайте начнем. Но с условием: первые десять операций мы проведем вместе. Я буду ассистировать вам. Мы составим протокол на каждого больного, будем вести дневник наблюдений, фиксировать малейшие изменения. Мы должны быть уверены на все сто, прежде чем тиражировать метод.

Лицо Воронцова озарилось такой радостью, что стало похоже на лицо ребенка.

— Согласен на все условия, Иван Павлович! Вы только покажите, научите. А уж я и другим докторам передам. Идемте, я покажу вам первых пациентов.

— Что, прямо сейчас⁈ — удивленно воскликнул Иван Павлович, поглядывая в окно, за которым уже царила ночь.

— Там очень тяжелые больные, — совсем тихо произнес профессор. — Некоторые и до завтра уже не доживут. На вас вся надежда.

Пришлось идти.

Они вышли из кабинета и направились в палату. Иван Павлович шел, смирившись с предстоящей бессонной ночью и уже обдумывая, какую именно марку стали можно считать наиболее биосовместимой в этих условиях, и где раздобыть хотя бы несколько килограммов тантала для экспериментов. Одна битва постепенно перетекала в другую, и на этот раз его оружием должен был стать не шприц с антибиотиком, а скальпель и кусок холодного металла.

Госпитальный коридор казался бесконечным. Профессор Воронцов шел быстрым, энергичным шагом, его белый халат развевался, и профессор походил на какого-то супергероя из комиксов. Иван Павлович едва поспевал, чувствуя, как усталость от заводских забот накатывает новой волной, теперь уже — хирургической.

— Вот они, коллега, — Воронцов распахнул дверь в большую палату, где в несколько рядов стояли железные койки. — Цветы войны. Самые сложные случаи.

Воздух здесь был густым и тяжёлым, наполненным тихими стонами, прерывистым дыханием и тем специфическим запахом гниющей плоти и антисептиков, который Иван Павлович ненавидел всей душой.

Они подошли к первой койке. Молодой парень, бледный как полотно, с заострившимся носом, смотрел в потолок стеклянными глазами. Его левая нога ниже колена была забинтована в неуклюжий, просочившийся сукровицей кокон.

— Красноармеец Степанов, — тихо, для одного Ивана Павловича, пояснил Воронцов. — Осколочное ранение голени. Раздроблена малоберцовая, большая берцовая — по типу «бабочки». Пытались репонировать в полевом лазарете, но… — Он многозначительно хмыкнул. — Теперь вторичное смещение, начинается нагноение. Ампутация — вопрос двух-трёх дней.

Иван Павлович кивнул, молча поднял температурный лист. Лихорадка. Организм проигрывал битву.

— Что скажете? — с другом сдерживая любопытство, спросил профессор.

Иван Павлович не ответил. Вместо этого аккуратно размотал бинт. Картина открылась безрадостная: нога распухшая, синюшная, с несколькими зияющими ранами, из которых сочился гной. Но самое страшное было видно на свежей рентгенограмме, которую профессор достал из картонного футляра — кость была разломана на несколько крупных осколков, беспорядочно наложившихся друг на друга.

— Так… понятно… Следующий, — сдавленно сказал Иван Павлович, не в силах больше смотреть на мучения юноши.

Вторым был мужчина постарше, с обветренным, осунувшимся лицом. Он лежал, сжимая зубы, но в его глазах стояла не боль, а какая-то обречённая ярость. Его бедро было неестественно вывернуто и укорочено.

— Командир взвода, Кожемяко, — отчеканил Воронцов. — Пулевое, бедро. Пуля прошла навылет, но кость… — Он провёл пальцем по снимку, где бедренная кость была расколота вдоль, как полено. — Интерпозиция мягких тканей. Самостоятельно не срастётся. Классический случай для штифта.

Третий пациент был без сознания. Юное, почти детское лицо, покрытое каплями пота. Правое предплечье — сплошная грязная повязка.

— Снайпер. Безымянный, документов при нём не было, — голос Воронцова дрогнул. — Мина. Лучше бы убило сразу. Лучевая и локтевая кости превращены в мелкую крошку на протяжении семи сантиметров. Кисть висит на лоскутах.

Иван Павлович отошёл к окну, глядя на госпитальный двор. Трое. Трое молодых, сильных мужчин, которых ждала либо смерть, либо инвалидность. И он держал в руках ключ. Рискованный, несовершенный, но ключ.

— Есть небольшой запас протезов… — сказал Воронцова.

— Хорошо. Берём всех троих. Сейчас. Пока не поздно. Начнём со Степанова. Ему хуже всех.

Час спустя операционная погрузилась в гипнотический ритуал подготовки. Резкий, едкий запах эфира сменился сладковатым — хлороформа. Металлические лотки блестели под светом мощной лампы. Иван Павлович, вымыв по локоть руки, стоял и смотрел, как сестра расстилает стерильные простыни. Он чувствовал странное спокойствие. Здесь, под ярким светом, не было ни шпионов, ни политики. Была лишь проблема, которую нужно решить.

Первым на стол подняли Степанова. Когда Воронцов скальпелем вскрыл старую рану, наружу хлынул густой, зловонный гной. Иван Павлович, не моргнув глазом, принялся за работу — резец, зажимы, отсос. Он искал осколки кости, промывал полость физраствором с хлорамином. Наконец, в ране обнажилась кость. Картина была удручающей.

— Пластина, — потребовал Иван Павлович.

Ему в руки положили латунную пластину.

Хирург примерил её к кости, стараясь совместить отломки. Пришлось использовать костные щипцы, чтобы притянуть их друг к другу. Звук скрежета кости о металл заставил сжаться желудок.

Иван Павлович вкрутил первый шуруп. Потом второй. Кость, послушная усилию, сложилась.

— Пенициллин, — распорядился он, и сестра подала шприц с желтоватой жидкостью. Он обильно оросил рану, ткани вокруг пластины. — Теперь только швы и время.

Операция на бедре у Кожемяко была технически проще, но физически тяжелее. Пришлось применить большую дрель, чтобы проделать канал в костномозговой полости. Звук работающего сверла и вибрация в руках были непривычными и пугающими. Длинный стальной штифт вошёл в кость с глухим скрежетом, скрепив отломки в единый стержень. Командир взвода, выходя из наркоза, первым делом потянулся к ноге, нащупал её целой и издал короткий, сдавленный звук, похожий на рыдание.

Третий, безымянный снайпер, стал самым долгим испытанием. Пришлось практически лепить кость заново, собирая мелкие осколки, как пазл. Использовали и тонкие проволочные швы, и маленькие пластинки. Рука превратилась в анатомический муляж, опутанный металлом.

Когда всё было закончено, Иван Павлович отступил от стола, чувствуя, что спина затекла, а пальцы сами собой складываются в положение, удерживающее инструмент.

Он и Воронцов молча стояли у раковин, смывая с рук кровь и запах чужих страданий. Понимали — это трое что-то вроде пробной партии. Если все получится, если пенициллин, который изготовил завод, поможет и импланты приживутся, то это будет означать… самый настоящий прорыв в медицине.