Переезд (СИ) - Волков Тим - Страница 24

— Рассказал… Есть в ЧеКа один шустрый молодой человек — Иванов, Валдис, — рассеянно протянул Иван Палыч. — Правда, ему сейчас не до нас — Озолс! Вот на кого все силы брошены.

— Так это ж самоубийство! — Анна вскинула глаза.

— В ЧеКа считают — не все так однозначно. Не все… — доктор вдруг улыбнулся. — Ну, хватит об этом… Что ли, запевай?

— Так — соседи ж…

— А мы — революционное! И пускай себе подслушивают, доносят…

— Вихри враждебные веют над нами… — обняв супругу за талию, негромко затянул Иван Павлович.

Супруга тут же подхватила:

— Темные силы нас злобно гнетут…

— В бой роковой мы вступили с врагами… нас еще судьбы беззвестные ждут…

Так вот и танцевали, и пели… Правда, песня вдруг быстро прекратилась. Ибо, целуясь, совсем невозможно петь. Особенно, если поцелуи такие долгие, страстные…

Заскрипела старая оттоманка… За окном чудесно пели соловьи… или иволга…

— Старье берем, старье берем! — пение иволги (или трели соловья) перебили вопли старьевщика. — Шурум-бурум! Старье берем! Старье…

По старой пролетарской традиции даже в выходные дни многие поднимались с рассветом. Слышно было, как просыпалось квартира: зазвучали голоса, зашипел примус, полилась вода в умывальной.

— Старье берем, старье!

— Вань! — встрепенулась Анна Львовна. — Надо бы мою старую горжетку старьевщику отнести. Ну, ту, лисью… Она ведь почти новая!

— Так новая или старая? — доктор хохотнул, поглаживая жену по плечу.

— Да не в этом дело! Мне б хоть какой халатик…

— А зачем? — хохотнув, Иван Палыч стащил с жены одеяло. — Ты и без халатика чудо, как хороша!

— Вот же дурень! — рассмеялась супруга. — Мне и на кухню голой прикажешь ходить?

— А пусть завидуют!

— Старье берем! Старье…

— Ты все же отнеси, Иван! А то жалованье, сам знаешь…

Жалованье в наркоматах и впрямь, оставляло желать лучшего. Хорошо хоть выручали пайки.

— Ладно, схожу…

Быстро одевшись, доктор прикрыл дверь комнаты и зашагал по длинному коридору, по пути здороваясь с соседями.

— Здравствуйте, Лена! Как дети? Не болеют?

— Тьфу-тьфу, Иван Павлович!

— Если что — обращайтесь безо всякого стеснения!

— А вот за это спасибо!

— Пелагея Владимировна, привет! Как там в «Пролеткульте»?

— Завтра Маяковского ждем!

— Ох ты ж! Вот это здОрово!

— Хотите — приходите с женой. Он вечером выступать будет, часов в семь. Адрес знаете.

— Да уж знаю, спасибочки! Вот только со временем — беда. Так что пока — вряд ли.

Спустившись во двор по черной лестнице (парадная выходила на улицу), Иван Палыч полной грудью вдохнул волшебный воздух московского майского утра, радостного и солнечного.

Около старьевщика — пожилого седоватого татарина в длинном халате поверх пиджака — уже толпился народ. Дети приносили старые елочные игрушки, взрослые — ненужные вещи, в основном носильные. Какая-то старушка притащил клетку для попугая и просила за нее какую-то совершенно невероятную сумму:

— Ви знаете, любезный, ею когда-то владела старшая фрейлина при дворе государыни-матери Марии Федоровны! О, у нее был такой фривольный попугай. Он так ругался, так ругался…

В конце концов, старушка продала клетку за несколько соврублей и быстро зашагала прочь со двора, как видно — в лавку.

— Прошу! — Иван Палыч, наконец, тряхнул горжеткой. — Смотрите же, как искрится мех! Настоящий мексиканский тушкан… или шанхайский барс!

— Э-э, товарыщ! — погрозив пальцем, засмеялся старьевщик. — Сдается мне, это обычная лисичка! Что скажете насчет Чемберлена?

Народ уже разбежался, и старьевщик, похоже, был рад поболтать. К тому же, подошел и его земляк, дворник:

— Здравствуйте Иван Павлович!

— Доброе утро, Ахмет.

— Нынче подметал с улицы, у парадной, — закуривая папироску, посетовал дворник. — Все эти машины, авто… Савсэм на Москве воздух испортили! Не воздух — один керосин.

— Да много ли тут машин? — убирая денежки в карман, расхохотался доктор. — «Минерва» моя не мешает?

Иван Палыч частенько подъезжал к дому на служебном авто, оставляя машину у тротуара. Да и Анну Львовну подвозили из наркомата то на «Форде», а то и на шикарном «Паккарде» из царского гаража, на котором обычно ездил сам нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский.

— Э, дарагой мой! — выпустив дым, засмеялся Ахмет. — Вы же — интелыгенция! У самого парадного крыльца не стоите! Не то, что некоторые.

— А что кто-то проход загораживает?

— Да бывало! — дворник укоризненно покачал головой. — Такой красывый машина, бэлий, с красными дверцами.

— Та-ак… — услыхав про авто тут же насторожился Иван Павлович. — А что за автомобиль?

— Гаварю же! Красывый, бэлий.

— Такой, с большим кузовом? Как карета?

— Не, не как карета. Как коляска! Такие… одноколки… быстрые…

Иван Палыч потер переносицу:

— А номера вы, конечно, не запомнили?

— Почему не запомнил? Бэлие же такие номера. «Масква» написано…

— А цифры?

— А цифры, дарагой, извиняйте! Они мне зачем… — докурив, дворник аккуратно выбросило окурок в стоящую неподалеку урну и повернулся к старьевшику. — Вот ты, Мурадилла, говорил, что народ в нашем доме нищий. Помнишь, один старий женщин тебе серебряный ложки снесла? Как же ее… имя такое мудреное…

— София Витольдовна, — подсказал Иван Павлович.

— А! Она! Я тоже раньше думаль — бэдний-бэдний… А она серебро из ломбарда забрала — я видел! Выкупила! И гордо так несла.

Старьевщик покивал:

— И мине давно уже ничего не приносит.

— Я вам больше скажу! — вытащив из мятой пачки еще одну папироску, Ахмет заговорщически прищурился. — На том бэлом авто ее как-то раз подвозили! Прямо к парадному. Вот так! А вы говорите — бэдний.

— Так-так-так, — озаботился доктор. — И кто же сидел за рулем? Девушка?

— Пачему дэвушка? Мужчина. Пышные такие усы.

Валдиса Иванова, оперативного сотрудника ЧК, Иван Палыч неожиданно для себя встретил в наркоматовской столовой, тот брал морковные колеты с капустой и чай. Доктор тут же подсел рядом:

— Свободно? Здравствуйте, Валдис… извините, не знаю отчества.

— Да можно без отчества, — улыбнулся чекист. — Чай, не старые времена. Вы тут каким судьбами? Ах, черт… ваш же наркомат! Кстати, у меня к вам есть разговор… Впрочем, вижу — и у вас тоже. Так что — прошу!

— Ну, что же… Не буду отрицать, дело к вам имеется… — поставив саквояж на свободный стул, доктор вытащил оттуда кусочек сала, отрезал тоненько, насколько смог местным столовским ножом, не точенным, как видно, еще со времен Юрия Долгорукого.

— Прошу, не откажитесь… к чаю…

— Не откажусь, — без всяких церемоний Иванов положил кусочек сала на черный ржаной хлебушек. — Слышал, были вопросы в больнице к вам? Вроде, ситуация какая-то случилась.

— Ерунда, — отмахнулся доктор. — Былое. Сплошное недоразумение. Не про это сейчас.

— Ну, Иван Павлович? Слушаю тогда.

Доктор быстро рассказал о том, что услышал от дворника.

— Ага-а… — задумчиво протянул чекист. — Значит, вот, кто доносы писал… Вернее — информировал. Как вы сказали?

— Софья Витольдовна… И, не забудьте, белый спортивный автомобиль. Такой же, какой видели на Лубянке в момент смерти Озолса!

— Опять этот чертов автомобиль! — Иванов чертыхнулся и поковырялся вилкой в морковной котлете. — Проверяем, но медленно все идет. Старые автоучеты сгинули бесследно. Эх, знать бы хотя бы марку…

— Полагаю, «Уинтон», серия двадцать. Американский двухместный автомобильчетырнадцатого года выпуска, — усмехнулся доктор.

Чекист вскинул глаза:

— Американский?

— Ну да, — покивал Иван Палыч, добрым словом вспомнив Юру Ростовцева и его автомобильный альбом. — Объем двигателя около девять литров! Сорок восемь лошадиных сил!

— Сорок восемь… Ого!

— В Москве таких, говорят, шутки три-четыре… Отыщете?

— Спрашиваете! — Валдис хохотнул.