Растворяясь в песках - Шри Гитанджали - Страница 1

Гитанджали Шри

Растворяясь в песках

Geetanjali Shree TOMB OF SAND

Copyright © Geetanjali Shree, 2021

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

Jacket art: Ibrahim Rayintakath, Jacket design: Stephen Bray da

Перевод с хинди Екатерины Комиссарук,

доцента Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»

© Комиссарук Е., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Спина

История рассказывает сама себя. Она может быть завершенной и незаконченной одновременно, как это бывает со всеми историями. Интересная. Эта история про границу и женщин, которые переходят ее туда и обратно. Если в истории есть женщина и граница, то история складывается сама собой. Но и сама женщина – это уже история. Полная замыслов и шепотов. В движении ветра, в траве, простирающей руки по ветру. И закатное солнце, зажигая сотни лампочек истории, развешивает их на облаках. Из этого по крупицам собирается повествование. И оно как-то движется вперед: то вправо, то влево, то отступая и идя в обход, как будто не знает, где остановиться. Всё и вся вдруг начинают рассказывать. Незаметно наполняясь, из чрева вулкана выходит и взрывается, извергая пар, искры и дым, – прошлое.

В этом рассказе были две женщины. Кроме них были те, кто пришел и кто ушел, или те, кто приходил и уходил постоянно, и те, кто почти всегда присутствовал, но не был так уж важен, а тех, кто не был женщиной, и не стоит сейчас упоминать. Остановимся на том, что две женщины были важны: одна из них уменьшалась, а другая росла.

Были две женщины и одна смерть.

Две женщины, одна смерть. Как же будет здорово, когда усядемся рядом – мы и они!

Две женщины, одна Мать, одна Дочь, одна уменьшается, другая растет. Одна смеясь говорит: «Я день за днем уменьшаюсь», другая печалится, но ничего не говорит, видя, как с каждым днем стареет. Мать перестала носить сари: уже больше половины его приходится заправлять за пояс, а нижние юбки с каждым днем подтягивать все выше. Но разве, уменьшившись, можно обрести способность кошки с легкостью протиснуться в любое отверстие и вылезти через него? Разве можно пробить брешь в границе и ускользнуть? Начать казаться почти невидимой?

Возможно, все это послужило причиной того, что Мать все-таки решилась перейти на ту сторону границы, а Дочь, охваченная мыслями о старости, печалилась, что они напрочь застряли. И может быть, маленькая женщина была невинна, когда отказывалась признавать какой-либо свой проступок, будь то неисполнение предписанного законом, споры, в которых переходили на личности, или же обвинение в краже.

Те, кто не мог понять ее доводы, считали ее сумасшедшей или, возможно, пронырливой. Мол, намеренно сбивает с толку.

Спрашивала: «Ну, ели или нет? Мужчины отборный горох, а женщины тот, что рос сорняком? Ну и? Так?» Бесстрашно спрашивала. Был ли толк с того?

Но разве пограничники должны сразу все понять, если уставишься на них с вызовом? «Вы нелегально пересекли границу», – рычали они. Она хохотала:

– Что ни сделай, все нелегально пересечешь границу. Что же теперь ничего не делать?

– Нет, – сказали они строго. – Любой дурак это знает. Даже козы и коровы понимают, где им можно шляться, а где нельзя. Или вам так плохо подобрали очки, что не разглядели? Никаких извинений.

– А кто просит прощения? – прогремел ее смех. Стареющая Дочь расплакалась.

– Да и на что тут глядеть? Уж, наверное, и мы тоже кое-чего повидали? Может, и ты как-нибудь примеришь мои очки?

У нее было одно желание: если падать, то не лицом вниз. Откуда бы ни прилетела пуля и куда бы ни попала, она упадет ровнехонько на спину и будет лежать на земле, обводя небо глазами.

– Дай мне поупражняться, – говорила она Дочери.

Она начинала икать. И все икала и икала… а Дочь, наверное, и усомнилась бы в неподдельности этой икоты, если бы не была такой несчастной и опустошенной.

– От воды не перестанет, ударь кулаком по спине, – велела она. – Если кулаком не получается сильно, разбегись и резко бей в спину, в живот, по бокам. А если упаду, то на спину, глаза открыты, лоб вверх – тогда икота пройдет.

Странная это была процедура, но Дочь подчинялась слову Матери. Бам-бам-бам – удар за ударом – вот такая новая игра, и она с грохотом валила Мать на землю. Поначалу недоумевающие наблюдатели тоже разражались смехом: «Ну что взять с древней старухи?» А Дочери Мать говорила:

– Мне нужно подготовиться.

Как бы то ни было, история так и сложилась: пуля прилетела, но к тому моменту Мать виртуозно освоила искусство падения в нужном положении. Пуля прилетела и, пройдя насквозь, вышла. Кто-то другой лежал бы ничком, вымазанный в грязи, но Мать, будто выполняя акробатический трюк, в прыжке развернулась на спину и триумфально улеглась на землю лицом в небо – с честью и достоинством, как если бы это была удобная кровать.

Те, кто считает, что смерть – это конец, подумали, что вот он настал. Но знающие знали, что никакой это не конец – она перепрыгнула еще одну границу.

Поэтому нет никакой беды начать рассказ отсюда, ведь откуда ни начни, все верно.

До начала всего этого случилась одна смерть. Смерть мужчины, чья женщина отказалась опереться на его трость. Тот мужчина был мужем этой самой Матери и Отцом этой самой дочери. Казалось, что и после смерти только он защищал и вел за собой, а его жена, как ни взгляни на нее, умерла, будь он жив или мертв. Так она лежала в своей комнате.

Их комната. В углу дома. Кровать мужа и жены. Зимние дни. Толстое одеяло, заправленное в пододеяльник. Бутылка с горячей водой. Шерстяная шапка. Висящая на крючке трость. И сейчас у кровати на маленьком столике стоит пиалка, в которую он, когда был жив, клал на ночь вставную челюсть. Утром доставал. Потом – за трость.

Снаружи холод, от которого стучат зубы, внутри – стучащая зубами Мать.

Похожая на сморщившийся кулек, она с каждым мигом сморщивалась все больше, подавая из-под огромного ватного одеяла невнятный сигнал, что она еще где-то существует. Кулек сначала лежал на одной стороне кровати, потом сползал, то выше, то ниже, то в другую сторону. Как будто она пыталась прикинуть, как и где сможет развернуться. Или просто отворачивала лицо, показывая спину своим детям. Так она соскальзывала все ближе к стене и пыталась слиться с ней, приложив всю свою силу, которой было чуть меньше восьмидесяти лет.

Стена – роль ее в этой истории весьма значительна. (Как и у двери, через которую проходят туда-сюда, из одной стороны в другую, раз за разом и век за веком, а потому из вечности в вечность.)

Не какая-то необычная стена. И не представляющая какой-либо художественной ценности. Как стена в пустыне Тар, инкрустированная стеклышками, или стена высоко в горах, вписанная в коллаж из скал, или еще какая-нибудь, выдающаяся цветом и формой; и не украшенная к свадьбе дверь, сверкающая лентами и праздничными рисунками; и не дверь, которая, поддавшись лицемерному желанию, порожденному современными тенденциями, стала выглядеть старой, хотя была новой; не дверь, сделанная из пластика, но жаждущая выдать себя за обмазанную кизяком; не утыканная искусственными соломинками; и не с инкрустацией на гладком мраморе; и не цветная ошеломляющая высокая блестящая оранжево-сине-зеленая стена, построенная транснациональной компанией: такая не выцветет, не облупится, не потрескается, а будет стоять на месте твердо, неизменно, вечно.