Белый генерал. Частная война (СИ) - "Greko" - Страница 18

— Никак Горчакова вспомнил? — с оттенком брезгливости уточнил мистер Икс.

Конечно, о нем. О дипломате нашем главном. О том, кто живет призраками, а не реальностью. Все грезятся ему то антирусские коалиции времен Крымской, то английские броненосцы в Проливах. Будто «бульдоги» осмелятся прорваться вопреки международному праву в Босфор и нам угрожать.

— Англичанам на договора плевать! Однако на суше сейчас у Лондона нет союзников, которые будут за него воевать. И времени в обрез. А если в Петербурге этого не понимают, то это «хуже, чем преступление, это ошибка», как сказал один умный человек.

Я тоже так считаю. Оттого и тоска на сердце. Бывают в истории моменты, когда грешно быть слишком осторожным.

— Зря я надеялся, что наш бросок на Стамбул все круто поменяет, все движется по заданной траектории.

Так что же будет?

— Не хочу спешить с выводами, — мне показалось, что впервые мой внутренний голос звучал неуверенно. — Мне кажется, большим начальникам надо осмыслить произошедшее. А нам — набраться терпения и подождать. Ну и отдохнуть заодно.

Просто отдохнуть? Ну нет, это не по-нашему. Будем кутить!

Меня всегда тянуло к военной молодежи, а она, в свою очередь, — обстрелянная, понюхавшая пороху, а не какие-то «фазаны»[9] — не брезговала моей компанией. В свободный от боев час собирались в моей tent-abre[10], веселились, устраивали розыгрыши и непременно распивали охлажденную бутылочку-другую уникального шампанского, как из-под земли появлявшуюся на столе. Ни у кого не было такого божественного напитка — спасибо дядюшке-благодетелю, имевшему собственное шато и обо мне не забывавшему. Так было и под Плевной, и в Адрианополе, и под Чаталджи.

Когда смолкли пушки и мы перебрались в Чорлю, кутеж обрел свежее дыхание. Из памяти улетучились ночевки вповалку в землянках и случайных сараях, атаки «кавалерии» и «серой пехоты»[11], одна банка консервов на десять человек и заплесневелый сухарь, крики раненых, гниющие трупы… Не прошло и нескольких дней, как ушлые греки и левантийцы пооткрывали множество кафе и ресторанов. Из турецкой столицы примчались жрицы любви и французские певички — офицеры вдарились в загул, полуимпериалы полились золотым дождем на узкие улочки городка, его военный комендант с ума сходил, урезонивая особо отличившихся. Больше всего ему доставалось от Дукмасова. Бравого казачину вечно тянуло на подвиги.

— Петр Архипович! — отчитывал я этого непоседу во время очередных посиделок в выделенном мне доме, за столом, заставленным пивными и винными бутылками, недоеденными кебабами и блюдами с фруктами, коринкой и орехами. — Опять на тебя жалоба! Непотребно ругался на улице…

Я хитро прищурился и цапнул горсть отменного миндаля. Колол его «ключами от города Адрианополь» — здоровенной железякой, которую мне вручили еще 11 сентября. Мистер Икс долго смеялся и утверждал, что «ключи», в смысле, ключ, были приобретены у старьевщика на главном базаре. Наверное, он был прав, но для колки орехов вещь оказалась незаменимой.

— А что я? — заюлил Дукмасов. — Ну посидели с приятелями в кафе-шантане, выпили, понятно, вышли на улицу… А тут эти француженки: Cher cosaque, mon ami! Donnez moi seulement un napoleon! Ну, я и дал им Наполеона! По-нашему, по-станичному.

— Ах ты ж обезьяна азиатская! А ну как прикажу посадить тебя в клетку и отправить на Дон!

Ординарец повесил буйную головушку и потянулся за портером. Его вечный соперник, Узатис, победно ухмыльнулся. Алексей в мирные дни оказался поспокойнее. Доверил ему ведение хозяйства нашей компании, и нужно признать, у него неплохо получалось воплощать мое пожелание устраивать стол «погастрономичнее». Вот только счета выходили «астрономичнее», жалования генеральского на все про все уже не хватало. А что поделать? За моим столом кого только не было — не только мои «рыцари», но и куча залетного народа. Двери скобелевского бивуака всегда нараспашку, у меня любой — от прапорщика до генерала — чувствовал себя как дома, и все на равной ноге.

— Ну будет тебе, Дукмасов, — сразу же сменил я гнев на милость. — Не хмурься, лучше спой мой любимый романс.

Петя тут же затянул:

Сидевшие за столом офицеры подпевали.

— Ах, любовь! — восторженно воскликнул Ванечка Кошуба и запунцовел как девица на выданье.

— Военному следует избегать порядочных женщин! — огорошил я юношу.

— Как же ж можно-с⁈

— А вот так! Семья и служба, постоянный риск быть убитым несовместимы.

Сидевший рядом Макгахан засмеялся, прикрывая рот рукой:

— Чему вы учите, Михаил Дмитриевич, подрастающее поколение? Хотите лишить его идеалов?

Журналист был счастливо женат на русской даме и имел право защищать семейные ценности. В отличие от меня — разведенного перед самой войной.

— Идеал русского военного, Макгахан, скрывается не под женской юбкой, а в куда более высоких эмпиреях.

— За Богом молитва, за царем служба не пропадет? — спросил, почесав бороду, Дукмасов.

Узатис скептически хмыкнул.

Я не стал его одергивать.

— Широкий славянский союз — вот мой идеал!

— Позвольте, вы защищаете идеи панславизма господ Хомякова и Аксакова? — встрепенулся Немирович-Данченко и подлил Макгахангу местного лафита, сам же наш военный очеркист хмельного избегал.

— Я рисую себе в будущем вольный союз славянских племен. Полнейшая автономия у каждого, одно только общее — войска, монеты и таможенная система. В остальном живи как хочешь и управляйся внутри у себя как можешь. Польшу немцам отдали — это Вениамин, проданный братьями в рабство. Смотреть нужно в оба, как бы подобного не случилось на Балканах, как бы здесь при помощи Австрии широко не разлилось католичество. Оно захватит все и всех, и в первом спорном вопросе славяне южные пойдут против северных, и будет эта братоубийственная война торжеством всякой немецкой челяди.

Мои откровения вызвали вспышку недоумения. Не готовы мои «рыцари» и приятели-журналисты к столь серьезным обобщениям. Поспешил сменить тему.

— Не пригласить ли нам мадмуазелей Аннет и Жанет? Пусть развлекут нас кафе-шантанным лицедейством. Сходи, Ваня, приведи дам.

Кошуба вскочил из-за стола и прытко побежал исполнять приказание. Грезы грезами, но юности свойственно увлекаться бульварными певичками. С его внешностью он вполне мог рассчитывать на значительную скидку от них и даже утверждать, что гусары денег не берут.

К нашему несказанному удивлению, подпоручик приволок к нам не дам легкого чтения, а мальчишку, года на три его младше, оборванного, грязного, тощего как глиста, в румынском мундире.

— Это что за чудо-юдо⁈ Где дамы?

Ваня смущенно хихикнул:

— Это Николенька!

— Видим, что не Жанет, — захохотал Дукмасов. — Где ты его выцепил?

— Он сам ко мне обратился. Гимназист. Из Москвы.

— Раз наш, то следует его сперва накормить, — тут же откликнулся я, зачерпнув из блюда очередную порцию орехов. — Ишь отощал! Круковский! Молодца отмыть да за стол усадить. А ты, Ваня, поведай нам, как оказался здесь сей вьюнош со взором горящим.

История, поведанная Кошубой, напоминала приключенческий роман. 15-летний гимназист, воодушевленный борьбой сербов, сбежал из дома и без паспорта сумел добраться сперва до Галиции, а следом и до Румынии. Тут, как назло, восстание в Боснии закончилось, и беглец превратился в… учителя русского языка у старообрядцев. Потом наша война с турками, Коленька поступает вольноопределяющимся в румынскую армию, страдает от царивших в ней порядков, голодает, а узнав о нашем прорыве за Балканы, бросается вдогонку. Как он добрался сквозь военные патрули и заставы до Чорлю, о том история умалчивает. Шустрик.