Имперский повар. Трилогия (СИ) - Фарг Вадим - Страница 12

— Где ты этому научился? — не выдержала она однажды, когда я с молниеносной скоростью превращал обычную луковицу в россыпь идеальных, почти прозрачных кубиков.

— Талант не пропьёшь, сестрёнка, — беззаботно подмигнул я, не сбавляя темпа и не отрывая взгляда от доски. — Он как хорошее вино: с годами только крепчает и набирается вкуса.

— Какой ещё талант? — фыркнула она, скрестив руки на груди и сверля меня недоверчивым взглядом. — Ты всю жизнь только и делал, что бутерброды криво резал да чайные пакетики заваривал! И то умудрялся заливать всё кипятком мимо чашки. Я на этой кухне с самого детства работаю, мама меня учила, бабушка учила, а у тебя вдруг получается лучше, чем у меня. Это нечестно! Это какое-то колдовство!

— Значит, это был скрытый талант, — беззлобно парировал я, заканчивая с луком и одним лёгким движением ножа смахивая его в глубокую миску. — Видимо, то падение с лестницы не только память отшибло, но и что-то полезное в голове на место вправило. Мозги встряхнуло, так сказать. Смотри и учись, пока я в ударе. А лучше не мешай — у меня соус сейчас сгорит, и тогда обед будет испорчен.

Обиженно надув губы, Настя схватила второй нож, который я недавно купил специально для неё на рынке.

— Я тоже так могу! — с вызовом заявила она, впиваясь в меня упрямым взглядом. — Тут нет ничего сложного. Просто надо быстро резать, и всё.

Она с остервенением вцепилась в свою луковицу, словно та была её личным врагом. Но движения получались рваными, злыми и неуверенными. Нож то и дело соскальзывал, а куски выходили кривыми, разнокалиберными и какими-то несчастными.

— Осторожней! — не выдержал я, отрываясь от своего соуса и поворачиваясь к ней. — Ты его не рубишь, а мучаешь бедный овощ. Нож — это не топор для дров, а продолжение руки. Понимаешь? Движения должны быть лёгкими, плавными, от кисти, а не от плеча. Ты работаешь так, будто дрова колешь…

Договорить я не успел. От досады и злости на собственную неловкость Настя стукнула по ножу слишком сильно. Тупое лезвие соскользнуло с разделочной доски и с весёлым, почти издевательским звоном шлёпнулось прямо в большую медную кастрюлю с томатным соусом, которую я только что снял с огня и поставил на стол.

В следующий миг мир взорвался красным.

Фонтан горячих, густых брызг взметнулся к потолку и с размаху обрушился на меня, словно я стоял под водопадом.

Наступила оглушительная тишина. Я стоял посреди кухни, абсолютно неподвижный, с головы до ног покрытый томатным соусом. Он был повсюду: на моём лице, на белоснежном фартуке, который теперь стал ярко-красным, в волосах, на руках, на полу вокруг меня. Даже на потолке красовались несколько художественных красных брызг. Я медленно, кончиком языка, слизнул каплю, стекавшую по щеке. Неплохо. Пожалуй, чуть-чуть не хватает базилика и щепотки чеснока. Затем я аккуратно снял с кончика носа прилипший к нему листик петрушки и задумчиво покрутил его в пальцах.

Настя, сперва испугавшись, смотрела на меня огромными глазами. Её лицо побледнело, рот приоткрылся. Но потом её губы дрогнули, уголки медленно поползли вверх, и она не выдержала. Она прыснула со смеху. Сначала тихо, давясь и всхлипывая, зажимая рот ладонью, а потом уже в полный голос — заливисто, заразительно и абсолютно безудержно, согнувшись пополам и держась за живот. Слёзы покатились по её щекам.

Я посмотрел на её счастливое, раскрасневшееся, смеющееся лицо, потом на своё отражение в начищенном до блеска медном ковше, висевшем на стене. Вид у меня был идиотский. Я походил на жертву особо кровавого убийства из дешёвого фильма. Через секунду к ней присоединился и я. Мы хохотали до слёз, до колик в животе, до боли в рёбрах, не в силах остановиться и перевести дух.

— Ладно, — вытирая лицо рукавом и размазывая соус ещё больше по щеке, сказал я, когда мы хоть немного успокоились и смогли дышать нормально. — Урок на сегодня окончен. Считай, что ты сдала экзамен. По крайней мере, теперь я точно знаю, что наш новый томатный соус отлично подходит в качестве омолаживающей маски для лица. Кожа будет сиять. Надо будет включить это в меню отдельной строкой.

— Ты уверен, что это съедобно? — с нескрываемым сомнением спросил я, держа двумя пальцами невзрачный, грязный корешок, который Рат с видом первооткрывателя гордо выкатил из-под старого пня. — Пахнет, как старый носок. Причём не самый свежий.

— Твой нос безнадёжно отравлен цивилизацией, — пропищал крыс, деловито отряхивая передние лапы от налипшей земли. — Ты привык к запахам мыла и дешёвых духов, а от аромата настоящей, живой земли тебя воротит. Это корень утренней зари. Местные дураки считают его ядовитым сорняком, потому что он горький. А на самом деле в нём терпкости и вкуса больше, чем во всех ваших аптеках вместе взятых.

Он замолчал на мгновение, явно наслаждаясь моментом, а потом продолжил с гордостью эксперта:

— Если его правильно высушить и добавить щепотку в мясной бульон, он заиграет такими красками, о которых твои столичные повара и не мечтали. Поверь старому крысу.

Он фыркнул и, не дожидаясь моего ответа, юркнул под широкий лист папоротника.

— А вот это, — его усатая морда показалась у самых моих ног, и он кивнул на россыпь нежных синеватых цветов, которые я до этого принимал за обычные незабудки, — даёт невероятный золотистый цвет и лёгкую, медовую сладость. Идеально для десертов или для риса.

Я присел на корточки, разглядывая крохотные лепестки. Действительно, вблизи они совсем не походили на незабудки. Что-то в них было особенное, почти волшебное.

«Главное не переборщить, иначе будет горчить», — сразу же смекнул я.

Рат привёл меня на поляну, так глубоко спрятанную в чаще леса, что, казалось, сюда не ступала нога человека. По крайней мере, человека разумного. Воздух здесь был густой, тягучий, пропитанный миллионами запахов. Он кружил голову и будоражил воображение. Поляна была похожа на скатерть-самобранку, усыпанную травами, цветами и грибами, которых я никогда в жизни не видел. Каждый квадратный метр этого места таил в себе какое-то кулинарное сокровище.

Под чутким руководством моего саркастичного гида я, словно прилежный ученик, начал собирать образцы. Рат был неутомим. Он носился по поляне, как угорелый, то зарываясь в мох и выкатывая оттуда какой-то странный клубень, пахнущий одновременно и землёй, и ванилью, то взбираясь на ствол дерева, чтобы указать мне на гриб-нарост, похожий на кусок застывшей лавы.

— Это «драконья слеза», — пояснял он, сидя на ветке и покачивая хвостом. — Если его высушить и истолочь в порошок, он придаст любому соусу лёгкий дымный аромат. Будто ты готовил на костре из вишнёвых поленьев. Представь себе запах, когда вишнёвая древесина тлеет и пропитывает мясо своим духом.

Я внимательно слушал его и аккуратно срезал ножом всё, на что он указывал, складывая лесные сокровища в большой холщовый мешок. Мой первоначальный скепсис давно улетучился, сменившись азартом первооткрывателя. Я чувствовал себя алхимиком, нашедшим тайную лабораторию природы. С каждой новой находкой в голове рождались рецепты, сочетания, идеи.

Когда солнце начало клониться к закату, мой мешок был полон до краёв. Я возвращался в город, сгибаясь под его тяжестью, грязный, исцарапанный ветками, но безмерно счастливый. Горожане, встречавшиеся мне по пути, провожали меня удивлёнными взглядами. Некоторые даже останавливались, глядя на моё растрёпанное состояние.

— Глянь-ка, опять Белославов со своим гербарием тащится, — хохотнул булочник, вытирая мучные руки о фартук. — Совсем парень умом тронулся. Скоро, видать, суп из лопухов варить начнёт.

Его приятель, мясник из соседней лавки, подхватил:

— Да он уже из одуванчиков салат делает, слышал? Чудак!

Я не обращал на них внимания. Пусть смеются. Пусть крутят пальцем у виска. Скоро они будут плакать от восторга.

И они заплакали. Вернее, сначала замерли в недоумении. Когда на следующий день над «Очагом» поплыли новые, доселе невиданные в Зареченске ароматы, смех на улицах сменился любопытными перешёптываниями. Запахи были странными, сложными, дразнящими. Пахло то дымом костра и лесными ягодами, то мёдом и пряными кореньями, то чем-то неуловимо-цитрусовым с нотками хвои. Люди останавливались у наших окон, жадно втягивали ноздрями воздух и с недоумением качали головами.