Генерал дракон моей сестры (СИ) - Юраш Кристина - Страница 32

Сегодня мы выбирали финальные украшения. Завтра — репетиция. Послезавтра — свадьба.

У меня больше нет слез. Только чувство отупения от боли при мысли, что послезавтра Гессен станет её мужем.

А я… Я останусь ни с чем. Ни с кем. Только с пеплом в груди и разбитым сердцем.

Мне не спалось. Я лежала на коврике возле камина, свернувшись в комок, прижав ладонь к рту, чтобы не вырвался стон. Слёзы катятся беззвучно. Они не горячие — они ледяные. Как всё во мне.

Я поднялась на ноги, глядя на часы. Полночь. О, боги! Только одиннадцать! Еще вся ночь впереди!

Дрожащие ноги несли меня к двери. К порогу. К пропасти.

Я стояла возле нее. Пальцы тянулись к ручке. Сердце задыхалось так, будто пытается вырваться из груди и броситься вперёд — туда, где он ждёт. Где он всегда ждал. Где он всегда будет ждать.

Я смотрела на ручку двери и думала: «Может, просто один раз… Посмотреть на него. Сказать “прости”… Сказать “я люблю”…»

Но я не решалась. Не сейчас. Нет. Я уже столько боли прошла, что я не могу просто так взять и сдаться. Я уже не та, что целовалась с ним в темноте. Я — не та, что отдавалась его ласкам, забыв обо всём на свете. Я — та, что выбрала сестру. И этот выбор теперь — мой крест.

Пальцы уже касались холодной бронзы, гладят ее изящный изгиб, чувствую рельеф узора. Я почти повернула ее, понимая, что сдаюсь. Это выше моих сил. Почему? Почему это так больно? Неужели судьба решила, что в моей жизни мало боли? На тебе еще! Получи!

Внутри — всё сдалось. Всё, кроме гордости. Всё, кроме слова «сестра».

«Почему так больно?» — шептало тело. «Почему я не могу просто уйти и никогда не возвращаться?»

И вдруг…

… одна рука хватает меня за талию, прижимает к себе — так, что я не могу даже выдохнуть.

А вторая — зажимает мне рот. Жёсткая. Горячая. Неумолимая.

Глава 69

Моё тело узнаёт его раньше разума.

Вместо паники — распахнутые лёгкие, жадно ловящие его запах. Дым. Полынь. И что-то тёмное, древнее — запах зверя, вырвавшегося из клетки долга.

Это — запах моей собственной погибели.

Его пальцы впились в мои губы не больно — окончательно. Словно стирая всё, что я говорила себе последние дни: «Не смей. Не смотри. Не желай».

Он словно знал, что я буду стоять у порога, дрожащая между «хочу» и «не должна».

Знал, что не сломаюсь первой.

Моё тело предало меня мгновенно, едва почувствовав близость его тела.

Оно тут же страстно прильнуло к его телу, словно наслаждаясь каждой секундой, хотя разум кричал: «Не надо!».

Я не сопротивлялась. Не могла. Всё, что было между нами — ложь при свете дня — теперь рвалось наружу в этой тьме, как рана, наконец-то разорвавшая швы.

Руки Гессена подхватили меня, вынося на балкон. Он закрывал дверь в комнату сестры, а я почувствовала колючие снежинки, которые жгли лицо. Среди завываний вьюги я слышала взмах крыльев. Ещё один, ещё…

Я ничего не вижу, лишь чувствую жар его тела, чувствую, как снежинки тают на моём разгорячённом лице.

Мягкое приземление, лёгкий звон стекла и скрип дерева.

Дверь моего балкона распахивается без скрипа.

Я почувствовала, как он тут же прижимает меня к стене, как его колено раздвигает мне ноги, натягивая рубашку на его груди.

Я чувствую эту жадность каждой клеточкой своего тела. Чувствую, что он едва сдерживается. Его тело трясёт, а из его груди вырывается приглушённый стиснутыми зубами стон дикого желания.

— Ты думала, я уйду? — прошептал, задыхаясь, Гессен, и голос его — не голос человека. Это рёв. Это молитва. Это приговор. — Ты думала, я позволю тебе стоять рядом с ней и делать вид, что ты ничего не чувствуешь? В тот момент, когда я сгораю от желания…

Он не ждал ответа. Он его чувствовал рукой, скользнувшей вниз.

Другая его рука впилась в мои волосы, запрокидывая голову, чтобы обнажить шею. Беззащитную шею, по которой он скользил языком и впивался поцелуями.

— Ты сама виновата, — прошептал Гессен, пожирая взглядом мои губы. — Зверь слишком долго желал тебя… Слишком долго… Чтобы быть нежным…

Я чувствую не губы, не поцелуй.

Укус.

Горячий, влажный, жестокий. Он целует меня так, будто вырывает душу через рот. Я стону — и он ловит звук языком, проглатывает, как трофей.

Прижимаясь ко мне всем телом, словно хочет, чтобы я почувствовала его. Ещё глубже. Прямо.

Меня опрокинули на кровать. Я отскочила от шёлка, вспоминая, как эти простыни впитывали мои слёзы, мои стоны, мои проклятия себе. А теперь… теперь они впитают его.

Его руки быстро расстёгнули мундир, бросая его возле кровати. Сильное тело просвечивалось сквозь тонкую рубашку, и это сводит меня с ума. Одной мысли о том, что я буду целовать его, прижиматься к нему, скользить по нему достаточно, чтобы потерять голову.

Гессен нависает надо мной.

— Он хочет насытиться тобой, — шептал он, расстёгивая ремень. — И пока он не насытится, пока не поймёт, что ты принадлежишь… ему… Он не успокоится…

Он сглотнул, глядя на меня взглядом, опьянённым страстью.

Крылья — чёрные, как пепел мёртвых звёзд, расправлены за спиной, отбрасывая тень, что пожирает свет.

Его глаза — не серые. Вертикальные зрачки, раскалённые изнутри. Животные. Безнравственные. Мои.

— Скажи, что ненавидишь, — хрипит он, хватая за ворот моей рубашки двумя руками. Ткань рвётся с глухим треском, будто сама совесть лопается по швам, а рука лишь отбрасывает лохмотья на пол. — Скажи, что я ошибка. Скажи, что ты предпочла бы умереть, чем снова оказаться в моих руках.

Где-то внутри ещё живёт Вилена — та, что прячет слёзы и кланяется.

— Да… Это ошибка, — прошептала я, судорожно хватая воздух. — Мы не должны… Нет… Так нельзя… Это… Это… Ты же чувствуешь… Я… Я… горю.

Я простонала, видя, как он наслаждается этим мгновеньем. Этой секундой невозврата. И понимаю, осталось мгновенье до того момента, когда я почувствую его полностью. Всей душой, всем телом, всем сердцем.

— Ты дрожишь, — поцелуями шепчет он, и его голос дрожит тоже. — Но не от страха. От нетерпения. От голода, который ты скрываешь даже от самой себя.

И никто не остановится. Ни он. Ни я… Воздух обжигает, близость его горячего тела сводит с ума. Его ладонь накрыла мою грудь, словно забирая её, словно давая мне почувствовать страсть, которую он прятал под мундиром.

Я выгибаюсь не от боли, а от предвкушения. Я чувствую, что он голодный. Чувствую в его руках, в его губах, в его теле, которое с глухим стоном качнулось вперёд.

Он снова впился губами в мои губы, чтобы подавить и проглотить мой первый мучительный стон, рвущийся наружу в ночной темноте. Я чувствовала, что с каждым движением он проникал всё глубже и глубже. В самое сердце.

Я чувствовала не мужчину. Дракона. Зверя. Готового растерзать мир за право обладать мной.

— Больше никто не посмеет, — яростно рычал и задыхался он, и чешуя проступила на его шее, по скулам, будто кожа не выдерживает зверя внутри. — Больше никто не прикоснётся. Не взглянет. Не посмеет дышать в твою сторону. Ты же чувствуешь… Ты теперь моя…

— …. Если придётся сжечь этот дом, чтобы никто ничего не узнал, я сделаю это….

— … Что ж ты делаешь… — шепчу я, ловя губами воздух.

— … Люблю… мою… маленькую, — услышала я задыхающийся голос. — … Так было ей было хорошо…

Он двигался, как зверь, рвущий добычу: резко, точно, без пощады. Каждое погружение — не ласка, а заявление: «Ты уже забыла, чья ты!».

— А если кто-то услышит… — простонала я.

— Мне плевать, кто войдёт в эту комнату. Я убью любого… — слышала я задыхающийся шёпот и рычание.

Его движения были жестокими и страстными. Я не сопротивлялась. Я была его зеркалом, отражающим каждое его движение.

Каждое движение его тела отзывалось во мне стоном, но это была не боль, а эхо его страсти. Каждый его вздох сливался с моим выдохом, создавая иллюзию, что мы были одним целым.